Максимилиан Волошин - Путник по вселенным

Все мы будем раздавлены автомобилями

Опубликовано в газете «Московская весть» (1911. – № 7. – 3 окт.– С. 3). Печатается по тексту этого издания.

{1} Кюри Пьер (1859–1906) – французский физик.

{2} Волошин приехал в Париж, в качестве корреспондента «Москов^ ской газеты», в сентябре 1911 г. Последнее перед этим пребывание в Париже закончилось в январе 1909 г.

Константин Богаевский (Отрывок)

Статья Волошина «Константин Богаевский» впервые была опубликована в журнале «Аполлон» (1912. – № 6.– С. 5–21). Печатается с сокращениями по тексту этого издания.

{1} Босфор Киммерийский – древнегреческое название Керченского пролива.

{2} Текст восходит к «Одиссее» (X, 509–510). Ср. перевод В. А. Жуковского:

…достигнешьНизкого брега, где дико растет Персефонин широкийЛес из ракит, свой теряющий плод, и из тополей черных…

{3} Флегрейские поля – древнее название равнины римской Кампаньи по берегу Тирренского моря от Кум до Капуи.

{4} Кенегез – село в степной части восточного Крыма, ныне Красногорка.

{5} Иосафатова долина – место близ Иерусалима, упоминаемое в Библии, где будет происходить при конце мира Страшный суд.

{6} Карадаг – вулканический массив близ Коктебеля.

{7} Херубу – херувим; подразумевается причудливая форма скал Карадага. Ср. в стихотворении Волошина «Карадаг»:

И бред распятых шестикрылийОкаменелых Керубу…

{8} Шах-Мамай – имение Н. Лампси, внука Айвазовского, под Старым Крымом.

Репинская история

Текст по книге: Волошин М. О Репине. – М., 1913.

{1} А. Балашов изрезал картину 16 января 1913 г. Статья Волошина «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина» напечатана в газете «Утро России» 19 января 1913 г.

{2} Благожелательные отзывы о художниках «Бубнового валета» содержались в статьях Волошина: «Московская хроника» (Русская художественная летопись. – 1911. – № 1.– С. 10–12) и «Художественные итоги зимы 1910–1911 гг. (Москва)» (Русская мысль. – 1911. – № 5.– С. 30–32). Затем 12 и 25 февраля 1912 г. Волошин выступал на диспутах «Бубнового валета» в Москве. Поэт-футурист Бенедикт Лившиц впоследствии объяснял, что Волошин был приглашен «Бубновым валетом» «в качестве референта», как художественный критик, «отличавшийся известной широтой взглядов» и чуждый «групповой политике Грабарей и Бенуа». (Лившиц Б. Полутораглазый стрелец. – Л., 1933.– С. 84).

{3} Бурлюк Давид Давидович (1882–1967) – художник и поэт-футурист.

{4} Топорков А. К. (1882–?) – философ, критик и журналист.

{5} Щербиновский Дмитрий Анфимович (1867–1926) – художник.

{6} Мильман Адольф Израилевич (1886–1930) – художник.

{7} Сам Бурлюк вспоминал: «Вечер открылся речью Макса Волошина, который читал свое слово по тетрадке.

Толстый, красный – с огненными волосами, бурей стоявшими над лбом, он был какой-то чересчур уж в своем буржуазном успевании не подходяще спокойный, стоя на эстраде среди всеобщего возбуждения тысячной молодой толпы.

На экране по изложении истории с картиной появилось само произведение, цапнутое торопливой нервной рукой больного Балашова.

Высоко в последних рядах аудитории, через два сиденья от меня, поднялась небольшая, в застегнутом сюртуке, фигурка. Лицо, изборожденное сетями морщин, коричневатое: фигурка говорила глухим голосом, сразу ставшим близким и знакомым всем.

Это был Илья Ефимович Репин.

«Я испытывал тревогу, приближаясь по залам к моему холсту… Да… в содеянном виноваты новые… бурлюки…»

Был дан свет: картина с черными полосами балашовской вивисекции исчезла с экрана.

В окружающей толпе царила напряженная тишина: все ждали скандала… событий.

И. Е. Репина стали упрашивать перейти на эстраду, но он вдруг, видимо потеряв спокойствие, с которым начал речь свою, речь ректора академии, которого привыкли подчиненно слушаться, продолжал уже с тоном раздражения и обиды:

«…Я не хочу… Я сейчас уйду… мне только хотелось послушать, что скажут такой многочисленной аудитории… о несправедливо содеянном…»

Проговорив это, устремился меж сиденьями вверх, а далее, по боковому проходу, в гардеробную» (Бурлюк Д. Д. Фрагменты из воспоминаний футуриста: Машинопись. – Рук. отд. ГПБ, ф. 552, ед. хр. 1, с. 20–22).

{8} Рецензент журнала «Русская художественная летопись» (1913. – № 3) так оценил выступление Волошина: «Насколько можно вывести из газетных сообщений, доклад этот был едва ли своевременен. Как бы ни относиться к знаменитой картине, нельзя же отрицать, что она яркое выражение художества своего времени, и потому, конечно, ей место не в паноптикуме, как утверждал Волошин. Но, думается, совсем бестактно было, если не самое присутствие Репина, то его «взволнованное» выступление и особенно – вторичное обвинение новейших художественных настроений, как почвы для художественного вандализма». Еще определеннее поддержал Волошина критик Я. А. Тугенхольд (Бурлюк Д. Д.– С. 56): «Правильный (как бы ни смотрели на его своевременность) отпор, данный М. Волошиным Репину, трижды обвинившему молодежь в подкупе Балашова, вызвал со стороны московской прессы преувеличенно яростные нападки против «Бубнового валета», под флагом которого выступил Волошин… Я говорю – правильный, потому что дело шло не только о протесте против обилия крови в репинской картине <…>, но и о протесте против тех «кулачных приговоров» <…>, которыми Репин всегда расправлялся с инакомыслящими художниками». На 2-м диспуте в прениях выступил также В. В. Маяковский (см. «Русское слово» от 26 февраля). По свидетельству «Русских ведомостей» (28 февраля) Маяковский заявил, что «Бубновый валет» «даже скандала не сумел устроить». «М. Волошина оратор обозвал лакеем «Бубнового валета» за то, что он, не восприняв в поэзии принципа новой живописи («цвет, линия и форма должны быть самовладеющей величиной»), высказал себя солидарным с «Бубновым валетом» в оценке картины Репина».

Год назад

Опубликована в газете «Биржевые ведомости» (1915. – № 14 953. – 9(22) июля.– С. 3). Печатается по тексту этого издания.

{1} Выехав из Коктебеля около 6 июля 1914 г., Волошин отплыл из Севастополя на Одессу, а далее ехал поездом до г. Рени, пароходом по Дунаю до Галаца, поездом до г. Брассо в отрогах Карпат и, наконец, к вечеру 26 (13) июля приехал в Будапешт.

{2} Вспоминая эти дни в 1932 году, Волошин отмечал: «Если бы толпа в тот момент признала во мне русского, то едва ли мое странствие прошло так просто».