Лидия Яновская - Записки о Михаиле Булгакове

В отделе рукописей есть еще два экземпляра этой же единственной машинной перепечатки романа. Их номера: 562.8.2. и 562.9.2. Потом я исследовала и эти экземпляры: авторской правки на них нет. Экземпляр 562.8.2. был автором специально сохранен как чистый экземпляр перепечатки. На титульном листе, наискосок, автограф: «Черновой, исправленный экземпляр. М. Булгаков. 21 августа 1938 г.».

Этот экземпляр был переплетен при жизни автора (доказательства опускаю — они заняли бы слишком много места). Верхняя, лицевая сторона переплета на этом экземпляре теперь безнадежно заклеена — во всю площадь — бланком ОР БЛ с описанием сей единицы хранения; заклеена так, что мы уже никогда не узнаем, были ли здесь какие-нибудь пометы Елены Сергеевны или даже самого Михаила Булгакова...

(Все-таки хотя бы однажды нужно назвать имя архивариуса, производившего все эти замысловатые действия над рукописями романа — с загадочными описями, в которых не найти концов, с ненумерацией листов в главной рукописи, с этой тайной сброшюрованности-разброшюрованности, заклеиванием лицевой поверхности переплета и прочими не менее увлекательными вещами. Нужно — хотя я кожей помню оглушительный свист оскорблений и угроз, взмывавший — в печати, устно, по почте — всякий раз, когда я пыталась, или меня подозревали в том, что я пытаюсь, назвать это имя. Имя этого архивариуса — доктор Мариэтта Чудакова.)

Другой сохранившийся экземпляр перепечатки — 562.9.2. — очень обветшал. Многие листы здесь раскрошились по краям, подклеены; местами от ветхости стерлись буквы, они подведены — вероятно, Еленой Сергеевной. Этот экземпляр явно прошел через разные руки; надо думать, выдавался для чтения. (Так что если Александр Фадеев все-таки читал роман — то вот по этому, раннему, не правленному автором экземпляру.)

Думаю, что существовал и четвертый экземпляр перепечатки, и тому есть следующее доказательство.

В основной, полной рукописи-машинописи (562.10.2) два листа все-таки заменены. Это листы 116 и 117. Они взяты из копий, и сделал это сам автор. Не знаю, почему. Может быть, в оригинале эти два листа каким-то образом были испорчены. В заимствованных из копий и вставленных в основной текст листах (это глава 9-я, «Коровьевские штуки») Булгаков продолжил правку — вычерки, перестановки, исправления...

Я проверила: лист 116 взят из копии 562.9.2 — в этой копии недостает соответствующей страницы. А лист 117 и в оттиске 562.9.2, и в оттиске 562.8.2 — на месте. Он извлечен из неизвестного нам четвертого экземпляра.

Не исключено, что существовал и пятый экземпляр машинописи. Тогда было принято печатать в пяти экземплярах — по-видимому, именно столько брал «ундервуд». (Ср.: роман «был дописан в августе месяце, был отдан какой-то безвестной машинистке, и та перепечатала его в пяти экземплярах». — «Мастер и Маргарита».) И неизвестно, точно ли это был самый тусклый — пятый, или, может быть, добротный, второй, и не было ли на нем правки...

Но я отметила выше, что последняя редакция романа представлена в ОР БЛ (РГБ) двумя рукописями. Вторая рукопись (562.10.1) — это небольшая тетрадь поправок и дополнений. На первой странице надпись: «Писано мною под диктовку М. А. во время его болезни 1939 года. Окончательный текст. Начато 4 октября 1939 г. Елена Булгакова».

В тетради пронумеровано и заполнено рукою Е. С. 37 страниц. Остальные страницы — большая часть — чисты. «Окончательным» текст представляется 4 октября 1939 года. Впереди — четыре месяца очень существенной работы. Записи в тетради — параллельны вкладным листам в машинописи. Думаю, что многие вкладные листы — сохранившиеся и не сохранившиеся — написаны позже.

Небольшая эта тетрадь открывается заново переписанным титульным листом романа. Зачем переписывается титульный лист? Название давно установлено: «Мастер и Маргарита». Жанр определился еще раньше: роман.

Но титульный лист переписывается, потому что только сейчас сложилось то, что очень важно для Булгакова — эпиграф. В черновой рукописи, перед машинной перепечаткой, этот эпиграф — из «Фауста» Гете — был на немецком языке; в машинописи он уже на русском; но перевод не удовлетворяет автора; эпиграф исчеркан, исправлен. И вот он звучит окончательно, в этой тетради: «...так кто ж ты, наконец? — Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Прошу обратить внимание: эпиграф помещен на титульном листе. Он относится к роману в целом.

Я так настойчиво подчеркиваю это, потому что в журнальной публикации ошибка: эпиграф отнесен только к первой части. И затем в издании 1973 года («Текст печатается в последней прижизненной редакции...») он отнесен только к первой части: ошибка «втянута» из журнальной публикации. И — до выхода киевского двухтомника в 1989 году — все издания повторяли эту ошибку, относя эпиграф только к первой части.

А в тексте, подготовленном и представленном в журнал «Москва» Е. С. Булгаковой?

Передо мною фотокопия подготовленного и представленного ею текста. Здесь ошибки нет. Эпиграф стоит на своем месте. Он относится к роману в целом.

Редактирование романа «Мастер и Маргарита» было и правом и долгом Елены Сергеевны Булгаковой. Роман нуждался в редактировании. Ее дневниковая запись с 6 на 7 марта 1940 года, в самые последние его дни: «...У меня впечатление, что он мучится тем, что я не понимаю его, когда он мучительно кричит "Маська!", и я сказала ему наугад (мне казалось, что он об этом думает) — Я даю тебе честное слово, что перепишу роман, что я подам его, тебя будут печатать!» (ОР БЛ—РГБ, 562.29.4).

«Перепишу роман» не означало: перепечатаю. «Перепишу» — означало: разберу все поправки, соберу, приведу в порядок.

Об этом говорил и А. Фадеев, советовавший ей ехать в литфондовский дом отдыха в Ялте, «забрав с собой роман и машинку». Об этом же сестра Елены Сергеевны Ольга писала матери вскоре после похорон Михаила Булгакова: Люся «хочет... закончить корректуру его романа, которую он ей заповедал».

Исследование рукописей подтвердило чрезвычайно высокую авторитетность проделанной Е. С. Булгаковой работы. И если бы опубликованный текст романа был один, не было бы надобности в обширных текстологических расследованиях и спорах. Оставалось бы всего лишь с максимальным вниманием просмотреть рукопись, вылавливая небольшие и неизбежные оплошности первого редактора.

Но опубликованных текстов — два. И приходится бесконечно взвешивать, продумывать и решать: может ли быть введено в текст вычеркнутое автором слово?

Е. С. Булгакова считала: да, если есть основания полагать, что слово вычеркнуто автором по ошибке; А. Саакянц считает: нет; может ли быть введен в текст набросок, сделанный на полях или на обороте листа и не имеющий характерных булгаковских знаков отсылки и вставки?