Борис Горбачевский - Ржевская мясорубка. Время отваги. Задача — выжить!

Целый месяц батальонного комиссара тренировали в особой команде: учили прыгать с парашютом, метко стрелять, голодать и обходиться без воды, разжигать костер без спичек, ориентироваться в лесу ночью, бегать быстрее зверя. После специальной подготовки, которую не все выдержали, Шиловича с документами на имя Прасько Шумковича забросили вместе с группой чекистов в украинские леса на Волыни. Батальонный комиссар должен был активизировать партизанское движение на Украине, которое отставало от Белоруссии. Полгода провел Прасько Шумкович в украинских лесах, встретился с легендарными партизанскими командирами Ковпаком и Рудневым, помог организовать несколько партизанских отрядов.

В сорок втором он вернулся в Москву. Доложил Пантелеймону Кондратьевичу о состоянии партизанского движения на Украине, его перспективах; главное же, выдвинул идею — разумеется, от своего имени — о необходимости рейда Ковпака по 18 областям Белоруссии и Украины, что позволит вовлечь в партизанское движение массы людей; и Ковпак уже дал согласие на первый, пока небольшой, рейд, и люди у партизан есть, только вот оружия не хватает. Начальник Центрального штаба пришел в восторг от идеи батальонного комиссара.

После тщательного обсуждения была составлена короткая записка на имя товарища Сталина. Через три дня в Кремль вызвали Пономаренко и Шиловича — уже в чине полкового комиссара (три шпалы). Беседа продолжалась двенадцать минут. Полковой комиссар Шилович за пять минут доложил о партизанских делах на Украине. Сталин похвалил его, поручил Пономаренко представить инициативного комиссара к ордену Красного Знамени и дал добро на организацию глубокого рейда: поручил срочно, самолетами, доставить партизанам Ковпака оружие, боеприпасы, взрывчатку, керосин, продукты, медицинские материалы.

Год проработал Шилович в Штабе партизанского движения. Несколько раз летал в Белоруссию. Нелегально побывал в Минске, где с помощью подпольщиков узнал подробности гибели своей семьи.

В сорок третьем его наградили вторым орденом Красного Знамени, присвоили звание полковника и, по его просьбе, направили в распоряжение Главпура, откуда судьба забросила его в 331-ю дивизию.

Все эти факты биографии Алексея Адамовича я узнал от инструктора политотдела по информации Коли Шевчука. Что из них правда, что выдумка, — не знаю.

Говорят, сила человека в том, насколько он умеет скрыть свои слабости. Шилович их не скрывал, уверенный: он заслужил, чтобы ему прощали!

Глава двадцать вторая

В Восточной Пруссии

Январь — февраль 1945 года

В бинокль хорошо просматривались высоченная остроконечная кирха, ровные чистенькие улицы, аккуратные двухэтажные дома под красной черепицей, окруженные садами, в центре — небольшая квадратная площадь с фонтаном и много зелени. Перед нами был Грейбург. Дивизия готовилась захватить первый немецкий город.

И вот приказ отдан. Четыре дня продолжались напряженные бои за Грейбург, несколько раз город переходил из рук в руки, и наконец немецкие части выдохлись и отошли. Мы не могли понять, почему противник так упорно защищает Грейбург, не имеющий никакого стратегического значения, и платит за свое безрассудство столь высокую цену — несколько сот убитых и раненых, множество сожженных танков, разрушенный город. Думали — может, потому, что неподалеку, в Роминтенских лесах, находятся охотничьи угодья и замок Геринга?..

Разгадка пришла скоро. Оказалось, они «готовились» к сдаче города. Когда сразу после сражения мы проходили по городским улицам, почти на всех перекрестках стояли вкопанные в землю столбы с плакатами: «Внимательно посмотри, что сделали большевики с первым захваченным ими городом в Восточной Пруссии. Так они поступят со всеми немецкими городами и селами любимой тобой Родины и со всеми нами — немцами. Защищай свой Великий Рейх от красных варваров!»

На самом деле, мы узнали об этом позднее из показаний пленных, в один из первых дней боев (мы тогда находились еще на подступах к городу) немцы сами, по приказу Геббельса насильно изгнав горожан, взорвали и сожгли лучшие здания города: кирху, водопровод, кинотеатр и банк, спортивные сооружения и главную улицу, где находилась гимназия и размещались магазины. Затем в город на несколько часов свезли население из ближайших районов, доставили кинооператоров и журналистов — чтобы на пленке и в агитках запечатлеть городские развалины, страх и горе якобы горожан. Был уничтожен даже парк с озером и красивыми лебедями, почти все деревья сожгли, лебедей перестреляли и объявили: их убили и сожрали «азиатские орды».

Город был пуст. Ни единой души. Надрывно мычали коровы, слышался лай собак. Неожиданно из полуразбитого дома выскочил высокий крепкий старик, он держал в вытянутой вперед руке какую-то книжицу и с радостными возгласами бросился навстречу идущим. Один из красноармейцев, не разобрав немецких слов, а может, он к этому и не стремился, вышел из строя и изо всех сил ударил немца ружейным прикладом по голове. Обливаясь кровью, старик упал на брусчатку. Шедшие следом старались добить лежачего, как можно больше унизить — били сапогами, кололи штыками, плевали на труп. Около мертвого остановился политрук. Поднял облитый кровью билет члена Коммунистической партии Германии, обтер обложку и спрятал в планшетку. Ничего не сказав, пошел за колонной.

Я видел эту сцену. Это была первая смерть гражданского немца, увиденная мной в Германии. Догнав ударившего, спросил:

— Зачем ты убил его? Он же не солдат, он и дойти-то до нас не смог бы. Старый человек, коммунист, возможно сидел в лагере. Подумай, он много лет, с риском для жизни хранил свой партийный билет.

Боец грубо ответил:

— По мне, товарищ старший лейтенант, все они — один хрен. Пока не убью сотню, не до покоя мне, вы лучше скажите: как мне-то в пустую хату?..

Нетрудно было понять и его ненависть, и тех, кто плевал на немца. Но сколько же еще их должно быть убито, унижено, растерзано, чтобы унялось горе, стихло исступление мести и ненависти, успокоилась и оттаяла душа?!..

А пока — наступил час возмездия!

Солдаты, точно бешеные, врывались в полуразрушенные дома и крушили все подряд. Жители настолько торопились, покидая город, что оставили все нетронутым, не успели даже застлать кровати, и теперь зеркала, посуда, сервизы, редчайший фарфор, бокалы, граненые кувшины — все летело на пол. Здесь жили немцы! Рубили топорами кресла, диваны, столы, стулья, даже детские коляски. Так выплескивалась наружу первая волна народной ненависти. Никто — ни один командир, политработник — не остановил руку солдата, понимая, что это бессмысленно, стихия — неуправляема.