Анри Труайя - Оноре де Бальзак

Но торжество его было омрачено. Еве пришлось остановиться в Дрездене – начались подозрительные боли. Врачи прописали полный покой, она опасалась выкидыша. Обеспокоенный Бальзак обратился к доктору Наккару. Тот не стал скрывать, что госпожа Ганская в ее положении должна была избегать длительных переездов. Но она не хрупкого телосложения, остается верить в лучшее. Первого декабря 1846 года Бальзак узнал, что случилось непоправимое: ребенок, появившийся на свет раньше срока, умер при родах. Все надежды Бальзака рухнули. Нет больше Виктора-Оноре, с которым были связаны его мечты о будущем. И младенец был девочкой. «Я три часа плакал, как ребенок, – пишет он Еве. – Все понимаю. Это жестоко, говорить тебе обо мне. Больше не буду… Не могу выразить, что я испытываю, полное смятение. Я так любил этого ребенка от тебя! В нем была вся моя жизнь!» Писатель хочет ехать в Дрезден, чтобы поплакать вместе с любимой. Но обязательства перед газетами не позволяют оторваться от стола: «Быть здесь, прикованным к газете, вместо того чтобы утешать тебя, быть подле тебя, – это боль, которая оставит след на всей моей жизни». Единственное, что успокаивает, – сама Ева, несмотря на случившееся, чувствует себя неплохо: «В конце концов, ты сберегла себя для меня, я должен благодарить Бога, что осталась ты, любящая меня. Вновь за работу и ждать! Опять ждать! Ждать, хотя исполнилось уже сорок семь, а испытания и любовь по очереди то лишают мое бедное существо сил, то убаюкивают его… Что ж, надо смириться: у рока, провидения, если хочешь, свои соображения». Спустя несколько дней он возвращается к произошедшему и его последствиям: «Вне всяких сомнений, причина страшного удара, убившего столько надежд и счастья, не говоря уже о твоих страданиях, тряска на железной дороге. Береги себя, подобные болезни чрезвычайно опасны, последствия их страшны, их сложнее всего одолеть. Слушайся докторов, не выходи, не суетись».

Бальзак не знает, что, когда обращает к Еве эти патетические послания, та, сообщая о выкидыше сестре, сказала только одно: «Спасена!» И на самом деле, пока Оноре носит траур по своему несостоявшемуся отцовству, радуется счастливому избавлению. Теперь ей хочется вернуться в Верховню. Он взбешен – любимая в который раз отдалится от него. И так ее ответы приходят все реже. В его обращениях к ней – печаль, тихая настойчивость виноватого человека: «Пишу тебе урывками, глядя на огонь и думая о тебе, бросая взгляд на заголовок „Вотрен“ и лежащие передо мной чистые листы, на гранки „Крестьян“, и все время спрашиваю себя: почему нет писем? Чем она занята? С ней ли все еще дети? Или она одна? Нужен ли я ей?.. Господи, как я люблю тебя! Я чувствую тебя частью моей плоти, моего сердца, моей души, моей жизни, ты для меня – все». Чтобы позабавить, рассказывает, как встретил старого своего друга госпожу де Кастри, которая, хотя уже «одной ногой в могиле» и похожа на «труп, который заботится об одежде», все еще продолжает злословить. Узнав невесть как, что Оноре купил особняк на улице Фортюне, не удержалась, чтобы не прошипеть: «Говорят, дом ужасен!» – «Ужасен, ответил я, – продолжает Бальзак. – Напоминает казарму. Перед ним садик длиной в тридцать шагов и шириной в один. Похоже на тюремный двор. Но чего вы хотите? Я обрел здесь одиночество, тишину, и все обошлось так дешево». Заканчивая, признается Еве: «Действительно, внешне домик Божона не слишком привлекательный, к тому же, как я говорил тебе, не стоит слишком высовываться, покупка станет выгодной лишь после приобретения участка земли впереди и сбоку. Но это возможно только по приезде госпожи».

Зачем расписывает Ганской преимущества улицы Фортюне, неужели действительно рассчитывает на ее приезд? Сообщает о новых и новых достоинствах дома, но при этом опасается, как бы его хозяйственная деятельность не показалась ей чересчур смахивающей на помешательство: «Ты, должно быть, веселишься, видя, как великий автор великой „Человеческой комедии“ увлекается меблировкой и прочими схожими делами, без конца повторяя одно и то же и постоянно возвращаясь к подсчетам, словно лафонтеновский сапожник со своими экю. Но, как ты хочешь, котеночек, в этом – мы оба… Сейчас я сражаюсь ради нас и нашего счастья». И когда ему кажется, что, наконец, убедил свою корреспондентку заглянуть в Париж, та вдруг заартачилась: он кажется ей таким безответственным! Но теперь Оноре считает недостаточным иметь один только дом в столице, вновь возвращается к вопросу о замке Монконтур: «У нас будет и Божон, и Монконтур, – с невинным видом сообщает он. – Домик в Париже, маленький замок в Турени». Где взять деньги? В любом случае на нее рассчитывать не приходится, Ганская недвусмысленно заявила об этом. Бальзак отвечает градом цифр, из которых следует, что, во-первых, со дня на день он станет членом Французской академии, а это принесет приличное жалованье, во-вторых – продаст «Человеческую комедию», которая год от года будет обрастать новыми романами, и, следовательно, станет одним из богатейших людей Франции. Как только Ева поселится с ним в Париже, станет писать вдвое быстрее, лучше и, стало быть, заработает вдвое больше денег.

И вдруг, о чудо! Ева решает тронуться с места, провести два месяца во французской столице, а потом отправиться на Украину, к детям. Два месяца! Да это вечность! Бальзак рассыпается в благодарностях за неожиданную милость и с новыми силами бросается к своим рукописям. В мгновение ока готово «Последнее воплощение Вотрена», не по дням, а по часам продвигается «Кузен Понс», который должен уравновесить «Кузину Бетту» (они выйдут под общим заголовком «Бедные родственники»). Это история Сильвена Понса, музыканта без средств, жалкого нахлебника, которого богатое семейство презирает и отталкивает, пока однажды с удивлением не обнаруживает, что ему удалось собрать потрясающую коллекцию произведений искусства. С невероятным цинизмом и дьявольской изобретательностью родные разоряют его сокровища и доводят беднягу до смерти. Роман этот, как никакой другой, отражение самого Бальзака. Здесь его страсть к любопытным вещичкам, его бесконечная и безысходная любовь к Ганской, двусмысленные взаимоотношения с госпожой де Брюньоль, его детское простодушие перед недоброжелательностью и ловкостью окружающих. Это гимн собирателю, осуждение алчности буржуазии и размышления о старинных безделушках, ставших выгодным товаром в современном обществе. Автор остался доволен своей работой, приписывая успех Ганской, издалека вдохновлявшей его: «Здесь видна твоя помощь, твои чудеса. Поймешь ли ты, как я люблю тебя, до какой степени в тебе – моя жизнь? Не медли! Приезжай, приезжай, приезжай!» Он и раньше поторапливал ее: «Моя толстушка, добрая, нежная, сладострастная Ева! Соблаговолишь ли ты понять, что для твоего Норе ты – сама жизнь, соизволишь ли ты убедиться с февраля по конец апреля, за эти восемьдесят два дня, что ты – его единственное наслаждение, в тебе – вся его радость, сила, счастье… вся суть этого мучительного существования?» В начале февраля, уладив дела с газетами, писатель смог, наконец, присоединиться к Еве во Франкфурте. Он уже снял для нее квартиру на первом этаже особняка на улице Нев-де-Берри: гостиная, три спальни анфиладой и комната для прислуги. В ее распоряжении будет экипаж.