Авдотья Панаева - ВОСПОМИНАНИЯ

— Принимайтесь-ка писать свои рассказы, давным-давно не было в «Современнике» вашего имени, — сказала я Слепцову по этому поводу.

— Я хочу не рассказ писать, а роман, — отвечал Слепцов. — Он у меня обдуман.

— У вас давно задумано много рассказов, да какой толк из этого? — заметила я.

— Мне хочется в своем романе изобразить современные отношения между супругами, людьми развитыми, — говорил Слепцов.

— Лет через десять мы прочтем ваш роман? — спросила я, смеясь.

— Не через десять, я очень скоро его напишу, — улыбаясь, отвечал Слепцов и предложил мне держать пари.

Я охотно согласилась, в полной уверенности, что выиграю.

Слепцову очень нравился у меня старинный бронзовый подсвечник изящной работы, а он был большой любитель изящных вещей. В случае проигрыша я должна была отдать ему этот подсвечник.

— Если я проиграю, что невероятно, то сделаю вам оригинальный портфель для бумаг, — сказал Слепцов.

Надо заметить, что Слепцов и в мелочах способен был увлекаться. Он придумал заказать токарю для своего письменного стола березовые подсвечники, покрытые лаком, носился с своим изобретением, показывая коротким знакомым эти подсвечники, и был очень доволен, если кто-нибудь просил его заказать такие же подсвечники или канделябры. Слепцов сам давал токарю рисунки и следил за его работой, а когда токарь взялся в летнем помещении приказчичьего клуба украсить танцевальную залу люстрами из березы, то Слепцов до такой степени был озабочен, как будто сам взял этот заказ. Каждый день он бегал к токарю, наблюдал за его работой, давал советы, делал рисунки.

Я позабыла о пари. Но, что-то вскоре после этого, Слепцов пришел ко мне обедать и, увидав двух своих приятелей, которые также пришли к обеду, сказал:

— А я заходил к вам обоим, чтобы вместе идти к Авдотье Яковлевне.

Я не обратила на его слова внимания, потому что Слепцов и оба его приятеля часто вместе обедали у меня.

Когда мы напились кофе после обеда, Слепцов спросил нас:

— Способны вы слушать чтение первой части моего романа?

Мы были удивлены и обрадованы.

Я, кажется, уже упоминала, что Слепцов замечательно хорошо читал свои произведения, так что слушать его было большое наслаждение.

Прочитав первую часть своего романа «Трудное время», он рассказал конспект второй части.

Уходя домой. Слепцов сказал мне:

— Как видите, ваш подсвечник скоро будет стоять у меня на письменном столе.

Я согласилась, что проиграла пари, и отдала ему подсвечник; но оказалось, что я поторопилась, потому что Слепцов долго не принимался за вторую часть, и бог знает когда бы она была написана, если бы Некрасов настоятельно не требовал второй части, чтобы начать печатать роман в «Современнике».

Когда Слепцов окончил вторую часть и прочел ее нам, то мы все откровенно ему высказали, что он скомкал вторую часть, и у него вышло совсем не то, что он нам рассказывал,

— Не могу положительно писать, когда запродаю себя, — оправдывался Слепцов. — Я сам чувствую, что вторая часть у меня вышла плоха!.. Нет, теперь ни за что не возьму вперед денег из редакции, пока не окончу вещь! — воскликнул он и сам рассмеялся своему зароку, потому что забранные вперед деньги за роман были давно истрачены и он сидел без гроша.

В 1868 году роман был напечатан в «Современнике», а в следующем году вышел отдельно.

Слепцов намеревался переделать вторую часть, но остался при одном своем намерении. Ему нужны были деньги, и он торопился пустить в продажу свой роман.

Я часто стыдила Слепцова за леность его к работе, и он, смеясь, уверял, что никто его так не распекает, как я.

Раз он и его два приятеля должны были обедать у меня; мы сговорились вечером ехать вместе кататься по Неве.

Приходят его приятели и на мой вопрос о Слепцове отвечают, что он сейчас кончит работу и явится.

Я обрадовалась и воскликнула:

— Слава богу, наконец-то принялся за писанье!

Но приятели меня разочаровали, сказав, что они застали Слепцова совсем за другой работой, — он обшивал новой тесьмой свой пиджак.

Все короткие знакомые имели доказательства необыкновенных способностей Слепцова к разному мастерству. Он мог сделать все, что угодно, и так хорошо, точно несколько лет обучался этому мастерству.

Я хотела побранить Слепцова за то, что он тратит время на пустяки, а не занимается делом, но была обезоружена его самодовольствием, когда он, поздоровавшись со мной, спросил:

— Хорошо обшит мой пиджак?

— Отлично, но как вам не стыдно заниматься такой работой, когда бы могли отдать это сделать своему портному.

— Никак не мог, — отвечал Слепцов — во-первых, у меня не хватило бы денег для уплаты за работу; а во-вторых, пиджак ранее завтрашнего вечера не мог быть готов. А я, как видите, в несколько часов его обшил и так хорошо, что мой портной сначала не поверил, а потом сделал мне предложение быть его подмастерьем.

— Если бы вы целое утро писали, то заработали бы себе денег на новый пиджак, — заметила я.

— Да я не мог себя видеть в пиджаке с отрепанной тесьмой, а теперь он новенький, — говорил, улыбаясь, Слепцов.

Он часто в подобных случаях напоминал мне мальчика, довольного и гордого тем, что сумел сделать сам себе игрушку.

Кроме увлечений, Слепцову много мешала в литературных занятиях и обстановка его жизни. Если его хоть на минуту отрывали от работы, он уже не мог снова садиться за писание, а попав в центр тогдашнего круга учащихся женщин и пропагандистов женского вопроса, он, поневоле, завел обширное знакомство: то один забежит к нему утром, то другой, да кроме того, по соседству с его комнатой развлекал его какой-нибудь типичный разговор жильцов, или в коридоре крикливый голос чухонки, квартирной хозяйки, которая целыми днями бранилась то с своей прислугой, то с жильцами.

Слепцову нужно было уединение, чтобы его ничто не развлекало.

В первое время по приезде в Петербург он писал много, потому что знакомство еще было небольшое и он не втянулся еще в тот водоворот, который закруживал молодых людей, увлекавшихся тогдашними современными вопросами. Слепцов жил тогда на квартире у одного своего приятеля, которого по утрам не было дома, и никто не мешал ему писать. Конечно, немалую роль играла и лень Слепцова, — к несчастью, только к писанию, потому что в других случаях он был необыкновенно деятелен. Много также мешали Слепцову и его отношения к женщинам. Как я упоминала, он был очень красив, и в него влюблялось много женщин. Но все его сердечные романы были кратковременны и оканчивались всегда неприятным для него образом. Он не мог выносить ревности, а ему попадались именно женщины очень ревнивые. Слепцов не хотел притворяться и обманывать и выводил женщин из себя тем, что сохранял полное хладнокровие в бурных сценах ревности. Он был так набалован победами, что едва успевал покончить роман с одной женщиной, как являлись другие, в него влюбленные. Слепцов не придавал большого значения скоровоспалительной любви в женщинах и имел неосторожность всегда это высказывать, чем, конечно, женщины оскорблялись и считали его за самого сухого эгоиста.