Валерия Новодворская - Над пропастью во лжи

Меж курганов да каменных баб!

Вихрят вихрями клочья бурьяна

И гудит, и звенит, и поет…

Эти поприща – дно океана,

От великих обсякшие вод.

Распалял их полуденный огнь,

Индевела заречная синь,

Доползла желтолицая погань

Азиатских бездонных пустынь.

За хазарами шли печенеги…

Ржали кони, пестрели шатры,

Пред рассветом скрипели телеги,

По ночам разгорались костры,

Раздувались обозами тропы

Перегруженных степей,

На зубчатые стены Европы

Низвергались внезапно потопы

Колченогих, раскосых людей.

И орлы на Равеннских воротах

Исчезали в водоворотах

Всадников и лошадей.

Было много их – люты, хоробры,

Но исчезли, «изникли, как обры»,

В темной распре улусов и ханств,

И смерчи, что росли и сшибались,

Разошлись, растеклись, растерялись

Средь степных безысходных пространств.

Долго Русь раздирали по клочьям

И усобицы, и татарва…

Но в лесах по речным узорочьям

Завязалась узлом Москва.

Кремль, овеянный сказочной славой,

Встал в парче облачений и риз,

Белокаменный и златоглавый,

Над скудою закуренных изб.

Отразился в лазоревой ленте,

Развитой по лугам-муравам,

Аристотелем-Фиоравенти

На Москва-реке строенный храм.

И московские Иоанны

На татарские веси и страны

Наложили тяжелую пядь

И пятой наступили на степи…

От кремлевских глухих благолепий

Стало трудно в Москве дышать.

Голытьбу с темноты да неволи

Потянуло на Дикое Поле

Под высокий степной небосклон:

С топором, да с косой, да с оралом

Уходили на Север – к Уралам,

Убегали за Волгу, за Дон.

Их разлет был широк и несвязен -

Жгли, рубили, взимали ясак…

Правил парус на Персию Разин,

И Сибирь покорял Ермак.

С Беломорья до Приазовья

Подымались на клич удальцов

Воровские круги Понизовья

Да концы вечевых городов.

Лишь Никола-угодник, Егорий -

Волчий пастырь, строитель земли,

Знают были пустынь и поморий,

Где казацкие кости легли…

Русь! Встречай роковые годины:

Разверзаются снова пучины

Неизжитых тобою страстей,

И старинное пламя усобиц

Лижет ризы твоих богородиц

На оградах Печорских церквей.

Все, что было, повторится ныне,

И опять затуманится ширь,

И останутся двое в пустыне:

В небе – Бог, на земле – богатырь.

Эх! Не выпить до дна нашей воли,

Не связать нас в единую цепь…

Широко наше Дикое Поле,

Глубока наша скифская степь.

Вот это нас всегда и спасает. Тот же древний образ: в небе Бог, на земле богатырь. Сила, добродетель и мужество. Поэтому, я думаю, и с ГКЧП-3 точно так же ничего не выйдет, как и с ГКЧП-2, и с ГКЧП-1, потому, что в небе есть по-прежнему Бог, а на земле есть богатырь. Тот самый русский западник, который не на Запад бежит, а цивилизацию Запада несет к русской культуре, чтобы она стала еще богаче и еще благороднее. Поэтому, мне совершенно не жалко как бы для этого дела трупа, и если это удовлетворит ту партию войны, которая похоронила в свинцовых гробах и в чеченских аулах 100 тысяч человек, то это адекватный обмен, то есть даже не адекватный, я согласна: вместо новых 50 тысяч трупов будет один мой. Никаких проблем. Но давайте будем говорить правду. Если вы хотите убивать – я, конечно, обращаюсь не к суду, мне неизвестно мнение суда на этот счет, я обращаюсь к государственному обвинению, к тому, кто за ним стоит, – давайте будем говорить правду. Давайте прибавим, вернее, изменим цифру. Причем здесь 74-я статья? Вы же судите меня по 64-й статье. Измена Родине, но не моей Родине, а родине государственного обвинителя – Советскому Союзу. Эти родины несовместимы. Будет Советский Союз – не будет России. Будет Россия – не будет Советского Союза. Давайте людям говорить правду – вы судите за это. И давайте не будем ничего скрывать. Поэтому у меня есть к суду деловое предложение. Безусловно, наилучший выход из этой ситуации – это оправдание. Это даст надежду на то, что в России будет независимый суд, который не станет служить орудием политических распрей, а то ведь может получиться, что какой-нибудь другой прокурор, какая-нибудь прокуратура возьмут и притащат дело там на Зюганова, неизвестно, что им не понравится, потом на Бабурина, потом на Проханова. Я рада, что мы никогда не опускались до того, чтобы требовать смертной казни или тюремного заключения для наших врагов. Мы хотели, чтобы они больше не мешали, не осуществляли государственную власть, но мы никогда и в мыслях не держали посадить Проханова за его газету «Завтра». Посадить Эдуарда Лимонова за его политические лозунги, посадить Сергея Бабурина за его мнение. То есть, мы в этом отношении чисты. Мы никогда не хотели быть палачами, и до такой степени не хотели, что, кажется, стали жертвами. Что, может быть, и нехорошо. Это оптимальный вариант. И мы все должны к этому стремиться. При жизни, после смерти, как знать. Но если есть намерение выносить обвинительный приговор, то я прошу переквалифицировать 74-ю статью на 64-ю. Там есть эти буквы – четыре – СССР. И пусть тогда будет хотя бы понятно, что происходит у нас в стране. Что если судят за измену Родине под названием Советский Союз, то значит, нужно что-то делать. Может быть, наконец, воплощать программу ДС, запрещать экстремистскую деятельность в стране. Поэтому я оставляю это на усмотрение суда. Каждый выбирает для себя. Каждый решает вопросы своей совести сам. Каждый сам решает: убивать или не убивать, предавать или не предавать, идти по дороге истины или идти по дороге зла. Я здесь ничего не могу советовать, и ни к чему даже не стану призывать. А просто, на прощание, прочту стихотворение о русской истории Олега Чухонцева, которое, может быть, объяснит, почему в моих художественных эссе так часто встречаются исторические образы:

Я сойду на последней странице,

Где березы обступят кругом,

Где взлетит полуночная птица,

Капли с ветки сбивая крылом.

Я войду в край боярской измены,

В ту страну, где секира и мох…

Вы до мозга костей современны,

Реставраторы темных эпох.

Где ваш дом? У чужого предела

Запрокинется в ров голова.

И лежит безымянное тело,

И в зенит прорастает трава.

Красна– девица в черном платочке.

Чем помочь? Не отпишешь пером.

Это, как говориться, цветочки,

То– то ягодки будут потом!

И не вихрь долетит до столицы,

А глухой человеческий вздох…

Я сойду на последней странице,

Где беспамятство глуше, чем мох.

О история – Дело и Слово, -

Славословие тебе не к лицу.

Я живу. Это право живого -

Имя дать и творцу и глупцу!

Всё.