Моя жизнь - Айседора Дункан
В этой студии два наших искусства чудесным образом смешивались в одно, и под его влиянием мой танец становился легким, эфирным. Он первым посвятил меня в полной мере в духовное значение творчества Франца Листа, из произведений которого мы составили целый концерт. В тихой музыкальной комнате Бетховенского зала я приступила к изучению великих фресок в движении и свете из «Парсифаля», которые я хотела представить себе.
Там мы проводили священные часы, наши объединившиеся души поддерживала таинственная сила, завладевшая нами. Часто, когда я танцевала, а он играл, когда я воздевала руки, а моя душа словно покидала тело и возносилась в долгий полет серебряных напевов Грааля, казалось, будто мы создали духовную сущность, нечто отдельное от нас самих, и, когда звук и жест заструились в бесконечность, другой ответ эхом донесся с высоты.
Я верю, что от психической силы этого музыкального момента, когда две наших души приходили в созвучие, мы оказывались на грани иного мира. Наши зрители ощущали эту объединенную силу, и часто в театре возникал какой-то любопытный психоз, которого не ощущалось прежде. Если бы мы с Архангелом следовали по намеченному пути и дальше, не сомневаюсь, мы пришли бы к спонтанному созданию движений такой духовной силы, которые принесли бы новое откровение человечеству. Как жаль, что земная страсть кладет конец священному поиску высшей красоты. Но, как в легенде, где человек никогда не удовлетворен тем, что имеет, но открывает дверь злой фее, которая приносит с собой разнообразные несчастья, так и я, вместо того чтобы довольствоваться обретенным счастьем, вернулась к прежней мысли возродить свою школу и с этой целью телеграфировала своим ученицам в Америку.
Когда они приехали, я собрала вокруг верных друзей и сказала им: «Давайте все вместе поедем в Афины и посмотрим на Акрополь, может, нам еще удастся основать школу в Греции».
Как неверно истолковывают порой людские побуждения! Один из авторов «Нью-Йоркера» (1927) так написал об этой поездке: «Ее сумасбродство не знает границ. Она устроила вечеринку, которая началась в Венеции и закончилась в Афинах».
Увы мне! Приехали мои ученицы, молодые, красивые и удачливые. Мой Архангел посмотрел на них и влюбился… влюбился в одну из них.
Как описать это путешествие, ставшее Голгофой моей любви? Впервые я заметила их взаимную симпатию в отеле «Эксцельсиор» в Лидо, где мы остановились на несколько недель, а убедилась в своих подозрениях на пароходе, направлявшемся в Грецию, и эта уверенность отравила для меня навсегда вид освещенного лунным светом Акрополя. Таковы были этапы Голгофы моей любви.
В Афинах все, казалось, благоприятствовало созданию школы. Благодаря любезности Венизелоса в мое распоряжение был предоставлен Заппейон. Здесь разместилась наша студия, и здесь я работала каждое утро со своими ученицами, пытаясь вдохновить их на танец, достойный Акрополя. Я планировала обучить тысячу детей к большому дионисийскому празднику, проходившему на стадионе.
Каждый день мы ходили к Акрополю, и каждый раз я вспоминала, как в первый раз посетила его в 1904 году, и меня очень трогал вид моих юных учениц, своим танцем хотя бы отчасти воплощавших мою мечту, которую я взлелеяла шестнадцать лет назад. И теперь, когда все вокруг, казалось, служило доказательством того, что война закончилась, мне предоставлялась возможность создать школу в Афинах, к которой я так долго стремилась.
Мои ученицы, которые приобрели в Америке определенную жеманность и манерность, раздражавшие меня, утратили их под восхитительным небом Афин и при вдохновляющем воздействии величественных гор, моря и великого искусства.
Художник Эдвард Стейчен, один из участников нашей компании, нарисовал множество прелестных картин в Акрополе и в театре Диониса, в какой-то мере предвещавшие то великолепное зрелище, которое я жаждала создать в Греции.
Мы нашли Копанос в руинах. Его населяли пастухи со своими стадами горных коз, но, нимало не смущаясь этим, я решила расчистить площадку и перестроить дом. За работу принялись немедленно. Убрали накопившиеся за годы груды мусора, и молодой архитектор взял на себя задачу установить окна и двери и возвести крышу. Мы расстелили ковер для танцев в высокой гостиной и привезли рояль. Здесь каждый день, когда перед нами открывался великолепный вид, когда солнце садилось за Акрополь и расстилало над морем нежно-пурпурные и золотистые лучи, мой Архангел вдохновенно играл нам прекрасную музыку Баха, Бетховена, Вагнера, Листа. Прохладными вечерами все мы украшали себя венками из прелестного белого жасмина, который афинские мальчишки продавали на улицах, и шли вдоль моря ужинать в Фалерон.
Мой Архангел среди стайки увенчанных цветами дев походил на Парсифаля в саду Кундри, но я стала замечать в его глазах новое выражение, говорившее больше о земных страстях, чем о страстях небесных. Я считала нашу любовь столь сильной в своей интеллектуальной и духовной мощности, что прошло немало времени, прежде чем мне открылась правда, и два сияющих крыла не превратились в горячие руки, которые могли схватить и прижать к груди тело дриады. Весь прошлый опыт ничему меня не научил, и это открытие стало для меня величайшим потрясением. Отныне мной овладели беспокойство и страшная боль, и вопреки собственной воле я стала следить за проявлениями их все возрастающей любви друг к другу с чувством, которое, к моему ужасу, порой пробуждало демона, близкого к убийству.
Однажды вечером на закате, когда мой Архангел, который все больше и больше стал походить на человека, только что закончил играть большой марш из «Гибели богов» и последние звуки еще замирали в воздухе, отражаясь эхом от Гиметта, тая в пурпурных лучах и освещая море, я вдруг увидела, как встретились их взгляды и вспыхнули взаимной страстью на фоне алого заката.
При виде этого меня охватил такой неистовый приступ ярости, что я даже испугалась. Повернувшись, я ушла прочь и всю ночь проблуждала по холмам в окрестностях Гиметта, охваченная безумным отчаянием.
Конечно, я и
