Эрнст Юнгер - Излучения (февраль 1941 — апрель 1945)
В кого же он так целится? Вероятно, в тех, кто больше всего воплощает в себе человеческий образ, кто ладно сделан, добросердечен, благороден.
«Солдаты, цельтесь в сердце, щадите лицо», — воскликнул Мюрат, подойдя к стенке.
Между прочим, позавчера утром здесь был расстрелян двадцатишестилетний капитан, сын штеттинского судовладельца; он якобы сказал, что главную ставку следует разбомбить. На него донес француз из окружения Лаваля.{197}
Париж, 30 мая 1944
Днем у мадам Дидье. Разговор с ее племянником, ребенком пяти лет, который мне очень нравится. Малыша недавно впервые взяли на службу в церковь и он видел, как там раздавали Святые дары. Когда его спросили, что делал священник, он ответил: «Он раздавал витамины» («Il a distribué des vitamines à tout le monde»).
Во-ле-Серне, 31 мая 1944
С главнокомандующим в Во. Несмотря на жару, вечером, чтобы очистить воздух, мы разожгли огонь. Кроме генерала вокруг камина собрались еще профессора Крюгер, Венигер и Баумгарт.
Генералы в большинстве своем энергичны и глупы, т. е. обладают тем деятельным и диспонирующим свойством ума, который присущ каждому добросовестному телефонисту и которому толпа платит тупым восхищением. Если же они образованны, то компенсируют это жестокостью, неотъемлемой частью их ремесла. Так, им всегда чего-то недостает — либо воли, либо кругозора. Соединение деятельного усилия и образования, как это было у Цезаря и Суллы или в наши времена у Шарнхорста{198} и принца Евгения, встречается весьма редко. По этой причине генералы являются чаще всего пособниками тех, чьими услугами они пользуются.
Что касается Генриха Штюльпнагеля — который, в отличие от других генералов этого старого солдатского рода, обозначается как «белокурый Штюльпнагель», — то он наделен княжескими чертами, как и подобает должности проконсула. К этому следует добавить его умение ценить покой и досужее времяпрепровождение, а также его влияние на небольшой духовный круг людей. Такой образ жизни отличается от суетности, царящей обычно в высших штабах. Его благородный характер склонен оценивать человека духовно. Его жизнь напоминает жизнь ученого, в часы долгих болезней прочитавшего огромное количество книг. Он ищет общения с математиками и философами, в истории же его привлекает древняя Византия. При этом он как полководец прекрасно справлялся со своим делом, как государственный муж — умел вести переговоры, а как политик — никогда не терял контроль над ситуацией. Все это делает понятным, почему с самого начала он был противником Кньеболо. Но он устал, и я это вижу по одному жесту, который он часто повторяет: он имеет обыкновение левой рукой поглаживать себя по спине, словно поддерживая или выпрямляя осанку. При этом его лицо принимает озабоченное выражение.
Разговор о Стое и ее принципах: «В определенных условиях уход из жизни становится для подвижника его обязанностью». Генерал, кажется, ведет доверительную переписку со своей женой на эту и другие этические темы.
Начал Новый Завет, переведенный Германом Менге, — мне его подарил священник Дамрат.
Далее полистал «Essais pour une Esthétique Générale»[279] Жоржа Миго, где мне бросились в глаза некоторые замечания о симметрии. Это тема, над которой я уже в течение ряда месяцев все чаще размышляю. Египтянам автор приписывает склонность к асимметрии и среди других доказательств называет их пристрастие изображать головы в профиль. То, чем в изобразительных искусствах является зеркальное отражение, в музыке является повтор. Потребность в симметрии — подсобная черта, применяемая скорей к форме, чем к содержанию, как при парных предметах в живописи, где все может быть одинаковым: величина картины, рамка, а в некоторых случаях также и мотив, но не собственно исполнение. Остальные замечания второстепенны и не отличаются особой точностью. Симметрия — тема обширная. Мне хотелось бы, если позволит время, дерзнуть на ее изучение двумя путями: во-первых, изучить ее отношение к свободе воли и, во-вторых, к эротике. К этому меня побудили созерцание насекомых и описание двуполой бабочки.
Париж, 31 мая 1944
Перед отъездом я еще успел выкупаться в озере, а затем отправился на мелкую охоту. Этой весной я был как одержимый.
Завтрак у мадам Дидье. Она в последний раз прошлась по голове и закутала ее во влажные ткани, чтобы поставить в подвал, ибо уезжает к Хендрику де Ману в горы.
О стиле политехников: «решение» становится «итогом» — т. е., во-первых, задешево переходит в мужской род и, во-вторых, из глубины рефлексии переносится на поверхность сообразного с волей присутствия.
Париж, 1 июня 1944
Днем у Флоранс. После застолья короткий разговор с Жюлем Зауервайном, приехавшим из Лиссабона, о возможности мирного урегулирования.
Вечером беседа с президентом и капитаном Укелем о Сталинграде. Там, кажется, до последних минут снимали фильм, а именно о подразделениях пропагандистской роты. Пленки попали к русским, они будут демонстрироваться в шведских хрониках. Часть мрачных событий разыгрывается на тракторном заводе, где генерал Штрекер взорвал себя вместе со своим штабом. Заметны приготовления, видно, как подразделения, не принадлежащие штабу, покидают здание, и затем — мощный взрыв. В этом стремлении фиксировать все до мельчайших подробностей есть что-то автоматическое; в нем проявляется некое подобие технического рефлекса, похожее на судороги лягушачьих лапок в гальваническом эксперименте. Есть черты и научного анализа. Это не памятники, какие обычно оставляют потомству или ставят богам, — пусть даже в форме креста, поспешно сплетенного из ивовых прутьев, — а документы смертных для смертных и ни для кого более. Ужасает реальность Вечного возвращения в его самой жуткой форме: эта смерть опять течет в ледяном пространстве, монотонно повторяясь, — демонически заклятая, без сублимации, без блеска, без утешения. Где же там место славе?
Капитан считал, что пленки нужно не показывать, а сжечь. Зачем? Ведь это — послание людей труда своим рабочим-собратьям.
Потом о фотографии вообще. В связи с этим президент пересказал сцену, которую наблюдал в «Dreesens Hotel» у Годесберга. В холле приветствовали спускающегося по лестнице Кньеболо; во время приветствий маленькая девочка передала ему букет цветов. Он наклонился, чтобы взять его и похлопать ребенка по щеке, и одновременно повернул голову немного в сторону, сухо бросив: «Фотограф!»
Париж, 6 июня 1944
Вчера вечером у Шпейделя в Ла-Рош-Гюйоне. Поездка из-за разрушенных мостов через Сену была тяжелой. Около полуночи мы отправились обратно и, таким образом, на целый час опоздали к началу сообщения о высадке в штаб-квартире. Утром об этом стало известно в Париже и многих застало врасплох, в частности Роммеля, коего вчера в Ла-Рош-Гюйоне не было, поскольку он уехал в Германию на день рождения жены. Это — эстетическая ошибка в увертюре такой великой битвы. Первые силы высадившихся стали известны после полуночи. В операциях участвовало множество кораблей и одиннадцать тысяч самолетов.
Можно несомненно говорить о великом наступлении, которое сделает этот день историческим. И все же я был потрясен, именно потому, что о нем так много пророчествовали. Почему теперь и здесь? Вот вопросы, неразрешимые и в далеком будущем.
Чтение: «История святого Людовика», сочинение Жуанвиля. Хуссер, которого я недавно навестил в его новой квартире на улице Сен-Пласид, дал мне почитать выдержки из этого произведения. В отдельных описаниях, как, например, в описании высадки крестоносцев при Дамьетте, человечество является во всем своем великолепии, на вершине славы. Материалистическая историография схватывает в вещах только то, что может увидеть. Ей неведомо разнообразие, только и дающее ткани цвет и образчик. А в нашу задачу входит обретение многообразия мотивов. Эта задача требует большей объективности, чем позитивистская.
Париж, 7 июня 1944
Вечером прогуливался с президентом. На бульваре Адмирала Брюи тяжелые танки ждали отправки на фронт. Молодые ребята сидели на стальных колоссах в том настроении предвечерней меланхолически окрашенной веселости, что мне так знакома. Она излучала близость смерти, готовность погибнуть смертью храбрых в огненном котле.
Смотрел, как отъезжали машины, как они теряли свою тяжеловесность и становились и проще и осмысленней, напоминая щит и копье, на которые опирается гоплит. И как ребята сидели на танках друг подле друга — ели и пили, словно на брачной трапезе или на пиршестве духа.
Париж, 8 июня 1944
Посреди застолья Флоранс удалилась на телефонный разговор и, вернувшись, сказала:
