Феликс Медведев - Мои Великие старики

После войны родители расстались, и мама увезла меня из Москвы к своей матери в село Головино Покровского района Владимирской области. Там я пошел в первый класс начальной школы. Мама часто рассказывала мне подробности своей жизни в венгерской семье. Очень тепло, с большим уважением говорила о деде, жалела его. Ведь он был инвалидом, страдал глухотой, но научился понимать речь собеседника с губ.

В 1952 году умерла бабушка Эржебет, а через несколько лет к деду переехала старая знакомая семьи, вдова венгерского революционера, Польдика Штейнер.

Он купил мне первую пишущую машинку

Лет с 12 я начал регулярно приезжать в Москву на Тверскую. Мама охотно отпускала меня в гости к деду, давала деньги на электричку Петушки – Москва. Впрочем, в 13 лет я уже зарабатывал сам, строча заметки о школьной жизни в районную газету. Абсолютно уверен, что тяга к перу, работе со словом пришла ко мне от деда.

«Ну, как ты поживаешь в своем Покровительстве?» – спрашивал дед, имея в виду городок Покров, где мы жили с мамой. Шутя, могу предположить, что эта игра слов как бы отражает социалистическую идеологию деда: заботу о трудящихся и сочувствие бедным. Прожив более 30 лет в России, дед, конечно, хорошо освоил русский язык, читал книги и газеты (нередко я заставал его с «Правдой» в руках), но, мне казалось, что говорил он все равно, как иностранец.

Я чувствовал любовь деда, он ласково называл меня Фейка. В квартире на Тверской висел мой портрет, написанный на ткани венгерским художником еще в 1946 году, когда мне было пять лет. Сейчас эта старина хранится у меня дома, тонкая основа, что называется, еле дышит. Надо бы отдать себя, пятилетнего, на реставрацию…

Когда я навещал родную московскую семью, меня угощали столичной едой. Некоторые блюда из меню венгерской кухни казались необычными. Помню салат из тертого огурца с какими-то пряностями. Он мне очень нравился, но, смешно сказать, хоть и прошло с тех пор уже полвека, все никак не соберусь приготовить себе такой же.

Однажды дед поинтересовался, есть ли у меня пишущая машинка. Конечно, у меня ее не было, и я ответил, что пишу пером в школьной тетрадке. Он удивился, о чем-то по-венгерски заговорил с женой. Через минуту сказал: «Пойдем-ка, купим тебе кое-что…» – и хитровато улыбнулся. Мы пришли в магазин пишущих машинок, который располагался неподалеку от дома деда, напротив Концертного зала имени Чайковского. Я знал, что семья доктора Партоша жила небогато, поэтому у кассы вынул из кармана деньги, которые были у меня с собой, и гордо заявил: «Это мои гонорары». Дед вскинул брови, но возражать против небольшого довеска к оплате покупки не стал. За 1200 рублей мы приобрели ундервуд. Он служил мне верой и правдой долгие годы, даже во время службы в советской армии. Именно за этой машинкой послало меня командование батальона в родные края из местечка Дантау под Калининградом. Когда я сказал своему командиру, что дома скучает орудие моего журналистского производства, он немедленно выхлопотал мне у командира части командировку (это был 1961 год и, несмотря на хвастливые заявления Хрущева о небывалой дееспособности Советской армии, в штабе батальона не было банальной пишущей машинки).

Дядя Ласло перевел для меня книгу Евтушенко

Как я уже говорил, у деда было три сына – Ласло, Томаш, Банды. Ласло окончил институт восточных языков, на фронте был военным переводчиком (в моем архиве сохранилась уникальная фотография – дядя переводит допрос пленного немца), много лет работал главным редактором журнала «Совьет хирадо», выходящего в Советском Союзе на венгерском языке. В 1958 году дядя дал мне рекомендацию для вступления в Союз журналистов СССР, но тогда его рекомендация не помогла, по молодости лет в СЖ меня не приняли. Дядя Ласло знакомил меня с событиями, которые происходили за рубежом и о которых наша пресса предпочитала не упоминать, давал читать книги, которые наши издательства предпочитали не печатать… К примеру, он перевел для меня нашумевшую на Западе «Автобиографию рано созревшего человека» Евгения Евтушенко, опубликованную в немецком журнале «Штерн». Когда я похвалился этой «крамолой» директору Покровской школы, с которым дружил, он полушепотом попросил дать ему для перепечатки скандальную штудию.

Томаш Партош окончил Московский энергетический институт. Во время войны был офицером морской пехоты – одним из героических защитников легендарного Ораниенбаумского пятачка, с которого началось наступление советских войск под Ленинградом в 1944 году. Участвовал в военных операциях по прорыву ленинградской блокады под командованием адмирала Трибуца. После войны работал в научно-исследовательском институте.

Мой отец Банды Партош учился в специальной немецкой школе, воевал в партизанском отряде в Брянских лесах, с конца 40-х годов служил в должности военного атташе советского посольства в Будапеште и при штурме здания посольства во время событий 1956 года был тяжело ранен в голову, вывезен на самолете в Москву. Долго лечился, а потом вернулся на родину с новой семьей. Я навестил его в Будапеште в 1965 году, когда в составе молодежной делегации владимирской комсомолии отправился в Венгрию.

В Интернете наткнулся на книгу «Двадцать пять лет в Советском Союзе» Арпада Сабадоша, венгерского революционера, как и Золтан Партош, приехавшего в Россию после падения Венгерской советской республики. В его книге есть упоминание имени деда в таком, удивившем меня контексте: «Однажды вместе с Фрици Гардош я посетил в его доме Золтана Партоша, врача, в комнате которого к стенам от пола до потолка были приделаны жестяные полосы. В ответ на мой удивленный вопрос, что это значит, он ответил: „Здесь так много крыс и они такие нахальные, что от них нет покоя ни ночью, ни днем, поэтому мы пытаемся так от них спастись“».

В Штатах меня ждет наследство?

Старший брат деда Ференц, тот самый, который когда-то организовал ему побег из тюрьмы, уехал в 20-е годы из Венгрии в Америку и в Голливуде основал студию мультипликационных фильмов. После войны приезжал в Москву, родные помнят дорогие подарки, которые он привез всем членам многочисленного семейства. Звал брата с семьей уехать в Америку. Тот, конечно, отказался. После смерти Ференца (повторяю, собственника киностудии в Голливуде), у которого не было детей, деду прислали документы о возможности принятия наследства. Дед отказался и от этого. Видимо, три ареста в Советском Союзе не прошли даром для венгра-эмигранта Золтана Партоша и послужили ему уроком осторожности.

Когда я встречаюсь со своими венгерскими родственниками, мы иногда вспоминаем этот сюжет и шутим, что наследство ведь где-то до сих пор лежит и ждет нас, потомков богатого двоюродного деда Ференца. Но почему-то никто из нас за долгие годы так и не удосужился что-либо разузнать по этому поводу. Может быть, следующие поколения будут более деловыми и предприимчивыми…