Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах

Можно ли представить себе какого-нибудь другого западного премьера, я уж не говорю о России, прогуливающегося по городу в такую пору – без охраны, без помощников, вообще без спутников. Только жена и он?

А для него это было нормой. Он не уставал повторять, что не даст запереть себя в политическом гетто. За два дня до трагедии мы с женой увидели Улофа Пальме на перекрестке двух основных улиц Стокгольма, той же Свеавэген и Кудсгатан, фактически в нескольких сотнях метров от места предстоящего убийства. Он стоял с портфелем, мне хорошо знакомым, в левой руке, в ондатровой русской шапке, подаренной, видимо, во время одной из поездок в Москву, тогда это было принято, и спокойно, как заурядный стокгольмовец, ждал, когда загорится зеленый свет, чтобы перейти улицу. Мела февральская поземка. Шапка и плечи его серого в рубчик пальто были запорошены снегом. Мы ехали в представительском «мерседесе» в польское посольство на вечерний прием. Я оглянулся. Еще и еще раз. Он все стоял. И жена спросила, пожав плечами: что ты оглядываешься? Да, для нее, как и для меня, было неудивительно увидеть его в уличной сутолоке. Но мне было интересно понять, узнают ли его люди, стоящие рядом, те, кто, как и он, спешат куда-то по своим делам.

Однажды мы наткнулись на него в Старом городе, Гамла-Стан, выходящего из китайского ресторанчика с… пластиковой авоськой, в которой просвечивали стоящие друг на друге два судка, на «пешеходной тропе», Дротнингатан – улице Королевы.

– Здесь хорошо кормят, я вот даже на вечер кое-чего прихватил, – сказал он как ни в чем не бывало.

Впрочем, нет, он… как бы это подыскать правильный глагол, ухмыльнулся, да-да, ухмыльнулся, угадав, конечно же, состояние некоторой ошарашенности, которое нас объяло и которое его явно позабавило.

Ему доставляло удовольствие фраппировать, выражаясь слогом сухово-кобылинских героев, окружающих.

За несколько месяцев до убийства в Швеции проходила, как всегда в конце сентября, выборная кампания. Социал-демократы по опросам шли с блоком буржуазных партий ноздря в ноздрю. Газеты были полны мрачных для них предсказаний.

Каково же было удивление зрителей одного небольшого стокгольмского театра, и это изумление разделили с ними читатели газет на следующий день, когда они увидели Улофа Пальме на сцене. Нет, не в роли трибуна, ратующего за победу своей программы, а в небольшой эпизодической партии французского полицейского констебля.

Эта история стоит того, чтобы поведать о ней поподробнее. В театре «Регина» уже два месяца шел французский водевиль «Отель с привидениями». Режиссер придумал, чтобы констебля каждый вечер играл кто-нибудь из внетеатральных знаменитостей. Встретив в ресторане Пальме, он предложил ему это удовольствие без всякой надежды на согласие. Но Пальме не заставил себя уговаривать. «Заметно усталый премьер-министр проскользнул через служебный вход „Регины“ около девяти часов вечера, – писала либеральная столичная газета «Дагенс нюхетер». – Он приехал туда после нескольких предвыборных митингов».

По роли констебль должен был арестовать крупного преступника.

– Единственное, что от тебя требуется, – втолковывал режиссер премьеру, – это сказать: «Следуйте за мной, и никаких фокусов». И никаких фокусов, – добавил он на всякий случай уже от себя.

Премьер послушно кивнул.

Публика, увидев его на сцене, пришла в дикое возбуждение. Никогда еще, по свидетельству прессы, ни один шведский премьер не получал столько аплодисментов за одну реплику, которую, впрочем, никто в этом гаме не услышал.

Но этим дело не ограничилось. Исполнявший роль начальника полиции актер по ходу действия приказал арестованному назвать свое имя.

Вместо него ответил Констебль – Пальме:

– Бу Парневик. Публика грохнула.

Растерявшийся начальник полиции повторил свой вопрос. И снова Пальме:

– Улоф Букард.

И снова взрыв хохота. Буквально пароксизмы в зале. Оказывается, Пальме назвал имена двух пародистов, которые уже много лет пробавлялись за счет его голоса и мимики.

– Возможно, я и не отношусь к числу лучших характерных актеров нашей страны, но все равно было приятно внести свой маленький вклад в поддержание культурной жизни, – продекламировал премьер, прощаясь с режиссером, который не знал, гневаться ему на нарушителя конвенции или благодарить его.

Через месяц состоялись выборы. Их окончательный результат не был известен до последней минуты. Чаша весов, демонстрируемая в виде цифр и графиков на экране телевизоров, склонялась на виду у всей страны то в одну, то в другую сторону.

Улоф Пальме, который, как и вождь консерваторов, всю эту долгую ночь не сходил с тех же экранов, сохранял невозмутимость. Так легкая загадочная усмешка мелькала время от времени на его губах. И только в тот момент, когда все стало ясно, он сорвался с места. Теле– и фотокамеры так и запечатлели его – с воздетыми вверх руками и лицом, с ликующей улыбкой.

Снимок обошел всю мировую печать.

Рядом с этим снимком, который я берегу, у меня перед глазами стоит кадр из фильма «Амадеус».

Не случайно многие считали Пальме ну тронутым, что ли. Одни полагали, что у него чего-то не хватает, другие настаивали, что, наоборот, слишком много и все эти трюки – это поза и игра прожженного политика, который знает лучше любого актера, что надо публике, то бишь электорату. Один из магнатов шведского бизнеса сказал мне не без ожесточения:

– Если он вам так нравится, возьмите и сделайте его Генеральным секретарем ООН. Там он лучше себя проявит.

Не думаю, чтобы Ельцин или Зюганов получали удовольствие, когда на выборах 1996 года выплясывали: один – трепака, другой – подобие твиста… А Пальме… На вопрос, было это для него позой или жизнью, он ответил своей смертью.

Наше знакомство начиналось при благоприятных обстоятельствах. Социал-демократы только что вернулись к власти в Швеции. Я, как посол, подгадал как раз к его инаугурации, сменив престарелого Яковлева, просидевшего в Стокгольме девять лет и пережившего шок, вызванный пленением нашей подлодки, заплутавшей в мелководье шведских шхер.

Мое появление читалось как предложение начать все с чистого листа. Пресса приветствовала меня как опального главу авторско-правового ведомства, который побывал в Стокгольме уже несколько раз и «наводнил» Швецию переводами еретических советских авторов: Трифонова, Распутина, Айтматова, Солоухина, Белова, Розова, Быкова… К тому же у меня было письмо, род рекомендаций, Георгия Арбатова, который был членом очень популярной тогда международной комиссии Пальме.

В силу всего этого и первая встреча наша состоялась чуть ли не на следующий день после вручения мною верительных грамот королю. Но медовый месяц длился меньше тридцати дней. В прессе стали появляться сообщения о новых нарушениях шведских территориальных вод неизвестными подводными лодками. Созданная правительством комиссия указала на СССР.