Юрий Зобнин - Николай Гумилев

Вопрос в том, кого встретил лирический герой Гумилева.

Для того чтобы ответить на этот вопрос, нам надо проследить за той автобиографической канвой, которую он выстраивает в «Памяти». Как уже ясно, речь здесь идет не о простом хронологически последовательном воссоздании этапов прожитой жизни, но о картине пройденного духовного пути, предстающей как результат покаянного опыта автора. Проще говоря, речь идет о степени искупления совершенных грехов. Для этого и понадобилось «введение», содержащее главный образ стихотворения, обозначающий центральный мотив: образ змеи, продирающейся сквозь камни и сдирающей старую кожу, метафорически обозначает ту работу, которую проделал со своей душой лирический герой. Память оказывается затем в роли арбитра, устанавливающего полноту очищения души от прежних «кож», ибо сама обновленная душа переживает отчуждение от своих предшествующих состояний.

Что же получается?

Счет своим грехам Гумилев ведет с детства. Какого рода была эта греховность, позволяет представить, помимо «Памяти», обстоятельный рассказ о детских и юношеских годах поэта, содержащийся в мемуарах его сводной сестры A.C. Сверчковой. «В мальчике, — вспоминала Александра Степановна, — рано проснулась любовь к поэзии, он стал глубоко вдумываться в жизнь, его поразили слова в Евангелии: “вы боги”… и он решил самоусовершенствоваться. Живя в “Березках” (имение, которым Гумилевы владели в 1901–1904 гг. — Ю. 3.), он стал вести себя совершенно непонятно: пропадал по суткам, потом оказывалось, что он вырыл себе пещеру на берегу реки и проводил там время в посте и раздумье. Он попробовал даже совершать чудеса!.. Разочаровавшись в одном, он тотчас же хватался за другое, занимался астрономией, для чего проводил ночи на крыше, делал какие-то таинственные вычисления и опыты, не посвящая никого в свои занятия» (Жизнь Николая Гумилева. A., 1991. С. 17). Недаром в «Памяти» Гумилев называет себя «колдовским ребенком, словом останавливавшим дождь». Впрочем, в черновом варианте стихотворения эти полудетские магические опыты описаны более точно:

На песчаных дальних косогорах,У лесных бездонных очастейВечно норы он копал и в норахПоджидал неведомых гостей.

Чрезвычайно характерно, что A.C. Сверчкова (мемуарист очень наблюдательный) связывает опыты по «самоусовершенствованию» с «увлечением поэзией», т. е. увлечением символистской проповедью индивидуализма и пропагандой «личного мистического опыта», лежащего «вне пределов добра и зла». Это было время юношеского гумилевского «декадентского бунта», отвергавшего среди всего прочего и прежнюю детскую воцерковленность. «Когда сыновья были маленькие, — пишет A.A. Гумилева-Фрейганг, — Анна Ивановна им много читала и рассказывала не только сказки, но и более серьезные вещи исторического содержания, а также из Священной Истории. Помню, что Коля как-то сказал: “Как осторожно надо подходить к ребенку! Как сильны и неизгладимы бывают впечатления в детстве! Как сильно меня потрясло, когда я впервые услышал о страданиях Спасителя”. Дети воспитывались в строгих правилах православной религии. Мать часто заходила с ними в часовню поставить свечку, что нравилось Коле. С детства он был религиозным и таким же остался до конца своих дней — глубоковерующим христианином» (Жизнь Николая Гумилева. Л., 1991. С. 63).

«Увлечение поэзией», купно с запойным чтением Ницше, подвигли юного Николая Степановича на действия, как можно понять, предосудительные для его позднего покаянного взгляда. Однако эти отроческие и действительно достаточно наивные возмущения, отразившиеся, например, в ранней (1903) поэме «Молодой францисканец» —

«Нет, полно, — вскричал он, — начну жить и я,Без радостей жизнь да не вянет.Пускай замолчит моей грусти змеяИ сердце мне грызть перестанет.

Бегу из монашеских душных я стен,Как вор, проберуся на волю,И больше, о нет, не сменяю на пленСвободную, новую долю»,

— ныне уже изглажены, прощены и не обременяют более душу поэта:

Память, память, ты не сыщешь знака,Не уверишь мир, что то был я.

Совсем иначе обстоит дело с юностью, на которую выпали первые литературные успехи, — выход «Пути конквистадоров» (1906), переписка с Брюсовым и участие в «Весах», издание «Романтических цветов» (1908). В «Памяти» о герое этих лет сказано так:

… Любил он ветер с юга,В каждом шуме слышал звоны лир,Говорил, что жизнь — его подруга,Коврик под его ногами — мир.

Он совсем не нравится мне, этоОн хотел стать богом и царем,Он повесил вывеску поэтаНад дверьми в мой молчаливый дом.

Гумилеву конца 1910-х годов «совсем не нравится» Гумилев конца 1900-х — студент Сорбонны, пытавшийся покорить своими стихами тогдашний литературный «русский Париж». Автора «Памяти» понять можно. О специфичности его облика и поведения в эти годы мы можем судить по сохранившемуся в архиве Брюсова испуганному письму З. Н. Гиппиус, написанному под свежим впечатлением от знакомства с Гумилевым: «О Валерий Яковлевич! Какая ведьма “сопряла” вас с ним? Да видели ли вы уже его? Мы прямо пали. […] Двадцать лет, вид бледно-гнойный, сентенции — старые, как шляпка вдовицы, едущей на Драгомиловское. Нюхает эфир (спохватился!) и говорит, что он один может изменить мир. “До меня были попытки… Будда, Христос… Но неудачные”» (Валерий Брюсов. М., 1976. С. 691 (Лит. наследство.

Т. 85). Выделено автором). Заметим, что Зинаида Николаевна, которую друзья и близкие называли просто и нежно «белой дьяволицей», отнюдь не отличалась «узостью взглядов», в том числе, — и в области религиозной православной этики. Надо было очень постараться, чтобы задеть ее за живое. Юному Николаю Степановичу это удалось с избытком. «Ученик» символистов в некотором роде перещеголял учителей, с увлекающей непосредственностью прославляя всевозможные «дерзания» и демонстрируя личным примером неукротимую волю к существованию «по ту сторону добра и зла» (хотя к чести Гумилева следует сказать, что до подлинных отрицательных бездн он, к счастью, не дошел). В его поэзии 1906–1908 гг. всюду ощущается некий «надрыв», наглядно свидетельствующий о том, что в бунтарской, богемной декадентской среде, как российской, так и парижской, он явно ощущает себя неуютно. Все-таки «детские впечатления», о которых говорилось выше, были в нем очень сильны. Но все же если не он сам, то его герои этих лет настойчиво ищут неких «мистических откровений», обращаясь за ними к специфическим источникам, как то и запечатлелось в звучных строках: