Ромен Роллан - Татьяна Лазаревна Мотылева
Пятого июля 1939 года состоялась премьера другой его драмы, «Игры любви и смерти», в «Комеди Франсез». Она прошла с успехом. Роллан с грустной иронией вспоминал о честолюбивой мечте своей молодости — увидеть хотя бы одну из своих пьес на подмостках старейшего национального театра. Вот эта мечта и осуществилась — почти полвека спустя!
Теперь ему хотелось добиться постановки «Робеспьера» в Париже. Хотелось, но не удалось.
Тучи новой войны сгущались над Францией — и над всем миром.
ГЛАВА VI
Сопротивление
1
На первых порах пребывания в Везеле Ромен Роллан, живя в провинциальном уединении, все же никак не чувствовал себя оторванным от событий, происходивших в стране и во всем мире. Каждое утро почтальон приносил ворох писем, газет, журналов на разных языках. Телефоном Роллан не любил пользоваться, а радиопередачи слушал, к этому он привык еще в Вильневе. Время от времени он выезжал с женой в Париж; в числе гостей, которые наведывались к нему из столицы, были Морис Торез, Жорж Коньо, Жорж Садуль, Жан-Ришар Блок.
Но наступил момент, когда эти визиты прекратились. Роллану было очень необходимо поговорить с политически осведомленными людьми, объясниться начистоту, чтобы разрешить свои сомнения, — а объясниться было не с кем.
24 августа 1939 года голос диктора сообщил, что в Москве подписан пакт о ненападении между Советским Союзом и Германией. А потом заговорили комментаторы, обрушивая проклятия на большевиков, предсказывая близкое начало войны в Европе. Обыватели Везеле заметались. Мужчины призывного возраста собирали вещевые мешки в ожидании скорой мобилизации, хозяйки запасались продовольствием. В городке воцарилась растерянность.
Растерян был и Ромен Роллан. Внешнеполитические обозреватели буржуазной печати перекладывали на Москву ответственность за срыв военных переговоров с Францией и Англией, злорадно расписывали подробности дипломатических встреч Молотова с Риббентропом. Они использовали пакт как удобный повод для разжигания антисоветских страстей.
Пришло письмо от Жана Кассу, известного писателя, главного редактора «Эроп». Он сообщал об острых разногласиях в редакционном комитете. Люк Дюртен и Рене Лалу требовали, чтобы журнал выступил с резким протестом против советско-германского договора. Жан-Ришар Блок и Арагон безоговорочно одобряли договор. Сам Жан Кассу считал, что в сложившейся обстановке целесообразнее всего временно закрыть «Эроп», не публикуя никаких деклараций по этому поводу. Роллан согласился с ним. Публичный спор между видными литераторами, которые в годы Народного фронта работали согласно, мог бы только сыграть на руку реакции. Еще придет время возродить «Эроп», восстановить распавшееся единство демократической интеллигенции.
Роллан вновь и вновь обдумывал сложившееся положение. Он приходил к мысли, что у Советского Союза были, видимо, свои серьезные причины для заключения договора с Германией; он старался понять эти причины, подыскивал объяснения. У него возникала смутная надежда, что со временем все встанет на свое место и то, что непонятно сегодня, наверное, прояснится.
Хладнокровнее всех в доме Ролланов был в эти дни Сергей Кудашев. Он провел каникулы в Безеле, а в конце августа срочно собирался домой, чтобы успеть попасть в Москву — через Швецию и Финляндию — по возможности до того, как начнется война в Европе. Он ничуть не сомневался, что ему рано или поздно предстоит сражаться с гитлеровцами в рядах Красной Армии. Уезжая, он спокойно сказал матери и отчиму, что прощается с ними, возможно, навсегда. Ведь он математик — значит, пойдет в артиллерию, он даже точно знает, что будет офицером средней артиллерии; а там процент смертности, как показывает военная статистика, очень высок… Мария Павловна мучительно тревожилась за Сергея: сумеет ли он благополучно добраться домой? И что будет с ним дальше? Роллан разделял тревоги жены. Но еще более тяжким было для него состояние неуверенности перед лицом неожиданно нахлынувших событий. Вдобавок и почта перестала доставляться. Никто из друзей не приезжал — всем было не до того. Роллан вдруг почувствовал себя очень одиноким.
Война Франции с гитлеровской Германией вот-вот начнется — это было очевидно. Долг честных французов в этой войне — не стоять «над схваткой», а сражаться. «Фашизм — враг, которого нужно разбить», — так не раз писал Роллан в своих статьях. На этой позиции он оставался и теперь, и ему хотелось громко заявить об этом.
В день объявления войны, 3 сентября, Роллан отправил письмо премьеру Даладье:
«В эти решающие дни, когда французская республика встает, чтобы прекратить путь гитлеровской тирании, обрушивающейся на Европу, — разрешите старому борцу за мир, который издавна обличал варварство, коварство, наглые притязания Третьей империи, — высказать вам свою полную преданность делу демократий, Франции и всего мира, находящихся ныне в опасности…»
В этот же самый день, 3 сентября, была закрыта газета «Юманите». Начались повальные аресты коммунистов, всех антифашистов, полицейский поход против прогрессивных организаций. У Роллана были все основания пожалеть о своей наивной доверчивости по отношению к правительству Даладье: становилось все более очевидным, что это правительство вовсе не намерено воевать всерьез с гитлеровской Германией, что оно воюет в первую очередь с передовыми силами в собственной стране.
Начался затяжной период так называемой «странной войны»: на фронтах было тихо, а внутри Франции свирепствовал полицейский террор.
Роллан замкнулся в горестном молчании. Поведение тех французских литераторов, которые заняли в это время официозную, «конформистскую» позицию, было ему отвратительно. Он писал Стефану Цвейгу 18 декабря 1939 года:
«Не ждите от меня статей! Мне не разрешили бы напечатать (или написать — даже обращаясь к друзьям) больше, чем половину правды или одну ее треть. Половина или треть правды — это ложь, которая может быть выгодна в военных условиях. Нет, эта пища — не для меня. Мне надо либо все сказать, либо ничего.
Нужно уничтожить Гитлера и гитлеризм — в этом мы с вами согласны и будем полностью согласны — до конца. Мы были антигитлеровцами первого часа и останемся ими де последнего часа.
Но о многом другом у нас тоже есть что сказать. А это нам не дозволено. Даже в Швейцарии и в нейтральных странах в ходу лишь очень куцая правда. «Cedat armis veritas!»[16]. А между тем полная правда была бы так замечательно интересна и поучительна, и даже так полезна для крупных государственных деятелей и для крупных историков, которые должны были бы быть их советниками!..
Я утешаю себя тем, что пишу Воспоминания молодости.
