Дональд Рейфилд - Жизнь Антона Чехова
Будучи в отъезде, Антон перепоручил подбор актеров для «Чайки» Суворину и Карпову. Теперь, когда в Лопасне открылся телеграф, в Петербург то и дело отправлялись телеграммы с просьбами заказать билеты или подыскать жилье для родственников и друзей. Зрителей новой пьесы Чехов подбирал с такой же тщательностью, с какой Суворин и Карпов распределяли ро ли: в зрительном зале могла разыграться не менее напряженная драма.
Все лето Антон тайком помогал ближним. Он внес половину суммы за школьное обучение таганрогского родственника Вениамина Евтушевского, племянника тети Людмилы. Он уговаривал издателей материально поддержать выпускаемый доктором Дьяконовым журнал «Хирургия». Закулисная деятельность была весьма характерна и для творчества Чехова, и для его отношений с женщинами. Последние две недели сентября (равно как и первые две недели августа) явили миру результат потаенных занятий: пьесу «Дядя Ваня», переделанную из «Лешего». Антон вдвое сократил список действующих лиц, а пьяницу и волокиту Орловского скрестил с праведным борцом за охрану природы Хрущевым, получив в итоге доктора Астрова. Из пьесы были изъяты музыка Чайковского и мелодраматические эпизоды. В новой версии страдающий от неразделенной любви дядя не покушается на самоубийство: в отличие от дяди Жоржа, он не может попасть в цель, даже стреляя в упор. Последнее действие «Лешего», в котором на лоне природы происходит всеобщее замирение, было выброшено. Идиллическая комедия (невзирая на то что один из ее героев кончает с собой) превращается в трагичные «сцены из деревенской жизни»: городские жители расстаются с родственниками, подавленные их жалким существованием в оскудевшем поместье. Антон добавил лишь одного нового персонажа – старую няньку Марину, хранителя мрачных домашних тайн. Почему же Чехов так долго скрывал свое новое детище, гениальное творение, рожденное из отвергнутой им пьесы? Когда издатели или актеры просили у Чехова «Лешего», само упоминание о пьесе было ему неприятно, но он никому не говорил, что занят ее переделкой. Наконец, на исходе осени он смело объявил Суворину о «не известном никому в мире „Дяде Ване“»[359].
Первого октября Чехов выехал в Петербург. Его скептицизм по отношению к столичному театральному миру возрос после статейки некоего С. Т. в августовском выпуске «Театрала»: автор подметил, что ведущая женская роль всегда достается любовнице режиссера. «Из этой корреспонденции, написанной откровенно и обстоятельно, я узнал, что Карпов живет с Холмской», – написал Чехов Суворину.
По дороге в столицу Антон на неделю остановился в Москве. Правительство приняло новый закон о газетах, и Антона захватила идея, которую поддержал и Суворин: совместное с Виктором Гольцевым новое радикальное издание. (Этот факт скорее говорит в пользу Гольцева, доверие к которому позволило Чехову столь далеко зайти в сотрудничестве с ним.) Номер Антона в «Большой Московской гостинице» стал местом деловых встреч. Его верным союзником теперь был молодой коридорный Семен Бычков: «Был и фабричным, и черным дворником, служил в балагане, в пантомимах и чем только не был… Служил потом у разных господ, наконец попал в официанты в эту гостиницу, а потом в коридорные при номерах. <…> Но вот наконец попал в мой коридор знаменитый Антон Павлович; <…> Из всех гостей он один заговорил со мной просто, по-человечески, без гордости, без всякого, так сказать, свысока. И подарил мне свои сочинения. Я стал читать, и с той минуты словно совсем новый свет озарил меня. <…> „Что, говорю, Антон Павлович, живете вы все одни? Вам бы жениться“. – „Да где уже мне посметь, я бы и рад был, Семен Ильич, смеется, да, видите, некогда! Публика одолевает“. <…> И горячо полюбил я его всей душой за его человечью сердечность»[360].
Семену Бычкову нелегко было справиться с обязанностями личного чеховского секретаря. Целая когорта женщин – Татьяна Щепкина-Куперник, Лика, Шаврова, Кундасова – желали быть уверенными, что никто не помешает им видеться с Антоном наедине. Кундасову Антон сам позвал «пожаловать по весьма важному делу». Татьяна, уже сидя на чемоданах, тоже просила Антона о встрече. Однако вплоть до середины октября у нас нет никаких сведений о местонахождении Лики Мизиновой.
Прибыв 9 октября в Петербург, Антон по прошествии двух дней, проведенных в разговорах, о которых нам ничего не известно, попал в объятия к Сувориным. Он передал рукопись сборника своих пьес, включавшего и «Дядю Ваню», в суворинскую типографию и, как в январе, начал обход театров. К великому огорчению труппы, Антон пропустил первую читку «Чайки», до премьеры которой оставалось девять дней. Не появилась на ней и Савина, которой была поручена роль Нины Заречной. Зато послушать пьесу пришла Левкеева, чей бенефис был назначен на тот же вечер, – и осталась довольна, что не будет играть в столь мрачной драме. (Поначалу предполагалось, что она могла бы сыграть Машу. Это привело труппу в ужас, и Левкееву ролью обошли.) Не попал Антон и на первую репетицию, состоявшуюся 9 октября, – в тот день он вместе с Сувориным ходил смотреть, как играет Комиссаржевская[361]. «Никогда еще не было такого ералаша в нашем муравейнике!» – вспоминала Мария Читау, получившая роль Маши.
Антон, которого больше беспокоил состав зрителей, чем актеров, разыскивал Потапенко: «Мне нужно повидаться с тобой. Есть дело. <…> Не побываешь ли у меня около полуночи? Надо поговорить конфиденциально». О чем шло дело, становится понятным из записки Антона Маше, которая должна была приехать на премьеру: «Был у Потапенко. Он на новой квартире, за которую платит 1900 рублей в год. На столе у него прекрасная фотография Марии Андреевны. Сия особа не отходит от него; она счастлива до наглости. Сам он состарился, не поет, не пьет, скучен. На „Чайке“ он будет со всем своим семейством, и может случиться, что его ложа будет рядом с нашей ложей, – и тогда Лике достанется на орехи. <…> Спектакль пройдет не шумно, а хмуро. Вообще настроение неважное. Деньги на дорогу я пошлю тебе сегодня или завтра, но ехать не советую. <…> Если же поедешь одна, без Лики, то телеграфируй „еду“».
К своей пьесе Антон был так же равнодушен, как и к Лике, однако она приехала сама по себе, днем раньше Маши. Благодаря стараниям Антона Потапенко появился лишь на втором представлении, так что напряженность в ложе Чеховых и Сувориных была не столь велика, если не считать того, что Лике пришлось выдержать соседство с Сувориным.
Чехов был нездоров и признался Суворину, что снова кашлял кровью. И тем не менее отправился обследовать Григоровича, к которому по-прежнему относился с почитанием и благодарностью. Григоровича снедала неизлечимая болезнь. Суворин записал в дневнике: «Он совсем умирающий. Чехов, который с ним говорил о болезни, по тем лекарствам, которые он принимает, судит, что у него рак и что он скоро умрет. <…> Пожалуй, и у меня рак во рту – какая-то ранка, которая давно не заживает».
В столь мрачном окружении (как и в 1889 году, после смерти Николая), Антону захотелось плотских наслаждений. До нас дошли интригующие фрагменты его переписки с Потапенко. В первой записке Потапенко читаем: «Спасибо, но увы! Не могу!» Во второй есть следующая строчка: «Известную артистку уступаю тебе полностью». Таким образом, от Потапенко официально перешла в руки Антону Людмила Озерова. Однако не только к ней проявил Антон интерес; была еще актриса Дарья Мусина-Пушкина, с которой он был близок пять лет назад: она с готовностью отозвалась на его призыв. На вторую репетицию «Чайки» Чехов пришел в расстройстве – сразу после визита к больному Григоровичу и увидев накануне сон, в котором его женили «на нелюбимой женщине» (что вполне объяснимо, учитывая многолетние попытки петербургских друзей найти ему невесту).
За шесть дней до премьеры сорокадвухлетняя Савина отказалась играть восемнадцатилетнюю Чайку; на следующий день роль была передана Вере Комиссаржевской, которая в свои тридцать два года более подходила для юной героини. Актрисы начали гадать, не достанется ли теперь Савиной роль Маши. Но та разобиделась и вовсе отказалась играть. Антон был недоволен тем, как Карпов ставит пьесу, к тому же задуманные им декорации годились скорее для буржуазных водевилей, чем для тонкой драмы, местом действия которой является пришедшая в упадок сельская усадьба.
На репетиции, которую Антон посетил вместе с Потапенко 14 октября, еще ничто не предвещало беды. Чехов проникся доверием к труппе – особое впечатление на него произвела Комиссаржевская. (По мнению Суворина, она скверно сыграла в «Гибели Содома»; ни он, ни Чехов не разделяли поначалу влюбленности Карпова в ее артистический талант.) Комиссаржевская нашла верное решение для самого трудного монолога, треплевской модернистской пьесы в пьесе, насчет которой у Карпова были опасения, что она насмешит публику. Когда актриса, модулируя низкими и высокими нотами, на словах «все жизни, свершив печальный круг, угасли» закончила монолог полным замиранием звука, ее чудный голос околдовал зал. Она приняла решение – и Антон воздал должное ее музыкальному чутью – трактовать пьесу Треплева не как пародию, а как поэзию.
