Ральф Дутли - Век мой, зверь мой. Осип Мандельштам. Биография

Получил ли Мандельштам официальный ответ, — неизвестно. В Воронеже он вновь погрузился в повседневный быт, включая материальные и медицинские проблемы. Радостным событием в его жизни ссыльного был визит Анны Ахматовой — с 5 по 11 февраля 1936 года. Они без конца разговаривали и читали друг другу стихи. Почти целую неделю Мандельштама вновь овевало дыхание петербургской культуры и живого прошлого. Приезд Ахматовой в Воронеж был вызван его телеграммой, содержавшей намек на то, что он близок к смерти. Едва она появилась, Мандельштам ожил. В дни пребывания Ахматовой он сказал ей, что поэзия — это власть, раз за нее убивают[344]. Вскоре после своего возвращения (4 марта 1936 года) Ахматова пишет знаменитое стихотворение «Воронеж»; оно заканчивается словами: «А в комнате опального поэта / Дежурят страх и Муза в свой черед. / И ночь идет, / Которая не ведает рассвета»[345].

После беспрерывных раздоров с хозяевами, желавшими избавиться от подозрительного жильца, 13 марта 1936 года Мандельштамы переезжают в другую комнату. Их новый адрес: ул. Ф. Энгельса, дом 13, кв. 39 (в 1991 году здесь установлена мемориальная доска). Новых стихов в этой квартире не пишется, но Мандельштамы завершают работу по составлению стихотворного сборника, известного как «Ватиканский список». Наряду со стихами первой «Воронежской тетради» сюда входят московские стихотворения, изъятые при обыске в мае 1934 года и теперь восстановленные по памяти.

Немало хлопот приносит обоим состояние их здоровья. В начале апреля 1936 года у Надежды Яковлевны обостряется болезнь печени. В просительном письме к ее брату Евгению Хазину Мандельштам описывает отчаянное положение, в котором они оказались:

«Мы совсем одни. […] Все время страх и тревога и страшная мертвая точка. На днях с трибуны облпленума писателей было здесь произнесено, что я “пустое место и пишу будуарные (бу-ду-ар-ны-е) стишки и что возиться со мной довольно”. […] Это такой ад, что нельзя больше выдержать и не с кем сказать слова. Помогите, потому что нам будет очень худо. […] Мы больше не можем» (IV, 170–171).

Несчастье следует за несчастьем: 13 апреля на улице Мандельштама опять настигает сердечный приступ. В письме к Борису Пастернаку он пишет 28 апреля 1936 года:

«Я действительно очень болен, и вряд ли что-либо может мне помочь: примерно с декабря неуклонно слабею, и сейчас уже трудно выходить из комнаты.

Тем, что моя “вторая жизнь” еще длится, я всецело обязан моему единственному и неоценимому другу — моей жене» (IV, 171).

7 мая во время исполнения Девятой симфонии Бетховена с участием скрипача Давида Ойстраха Мандельштам вновь почувствовал сердечное недомогание; не дождавшись антракта, он покидает концерт и отправляется в городскую поликлинику. Его признают нетрудоспособным, а в середине июня уведомляют об увольнении из воронежского театра.

Самыми преданными союзниками ссыльного поэта по-прежнему остаются Пастернак и Ахматова. В конце февраля 1936 года они обращаются к прокурору Катаняну с просьбой о смягчении участи Мандельштама. Кроме того, они посылают в Воронеж тысячу рублей, собрав эту сумму среди друзей и знакомых. На эти деньги Мандельштамы проводят несколько летних недель в Задонске, на высоком берегу Дона, в девяноста километрах от Воронежа; они снимают там комнату в крестьянском доме (адрес: ул. Карла Маркса, 10). Покинув Воронеж 20 июня 1936 года, они остаются в Задонске вплоть до начала сентября. Это — их последний совместный летний отдых. Надежда Яковлевна пишет акварели, словно пытаясь возродить то время, когда она в Киеве обучалась живописи. Спустя несколько месяцев, в декабре 1936 года, Мандельштам будет с тоской вспоминать об этом «последнем» лете в Задонске:

А Дон еще, как полукровка,Сребрясь и мелко и неловко,Воды набравши с полковша,Терялся, что моя душа,

Когда на жесткие постелиЛожилось бремя вечеров,И, выходя из берегов,Деревья-бражники шумели (III, 104).

Это стихотворение начинается словами: «Пластинкой тоненькой жиллета / Легко щетину спячки снять: / Полуукраинское лето / Давай с тобою вспоминать» (III, 103). Лезвие бритвы жиллет, служившее орудием при попытке покончить с собой в мае 1934 года на Лубянке, становится здесь средством освобождения от «щетины спячки». А, возможно, и способом изгнать мысль о самоубийстве. В будущем Мандельштам никогда уже не напишет столь беспечных стихов, насыщенных всеми ароматами лета.

19 августа 1936 года Мандельштамы услышали по радио известие о начавшемся в Москве первом показательном процессе. Они молча шли по улице. «Говорить было не о чем — все стало ясно»[346]. Это был «Процесс шестнадцати» — над Зиновьевым, Каменевым и другими старыми большевиками и крупными партийцами. На советском жаргоне того времени он назывался делом «Троцкистко-зиновьевского террористического центра». В отчетах о процессе приводились тирады, источавшие ненависть к «убийцам Кирова». Последние новости можно было слышать прямо на улице: они транслировались через громкоговорители. В эфире гремел голос прокурора Вышинского. Было объявлено о готовящихся новых процессах. Началась эпоха печально известных «чисток» — Большого Террора, длившегося с 1936 по 1938 год. Сотни тысяч людей будут принесены в жертву.

22

Я — тень

(Воронеж 1936–1937)

Сентябрь 1936 года: радикальные перемены к худшему; невозможность найти работу. «Повышенная бдительность» по отношению к «классовым врагам». Последний воронежский адрес и просвет: Наташа Штемпель. Лихорадочный декабрь: вторая воронежская тетрадь. Повседневные сообщники: «Рождение улыбки» и щегол. Стихотворение о кумире «внутри горы». Январь 1937 года «с веревкой на шее»: ода Сталину. Надежда на продление жизни, пародия, проклятие, болезнь? Антиодический цикл. Поэт в роли свидетеля. Стихотворение для «нищенки-подруги». Мечты об Италии. Травля и насилие: второй показательный процесс против «троцкистских заговорщиков». Март 1937 года: «Стихи о неизвестном солдате», реквием по безымянным жертвам. Одышка и «болезнь быть без тебя». Апрель 1937 года, крайняя точка. «Я тень». 23 апреля: «разоблачительная» статья, приобщение Мандельштама к «троцкистам и классовым врагам». Третья воронежская тетрадь: прощание с мировой культурой, стихи о смерти и воскресении. Любовное стихотворение, обращенное к «хранительнице». «Наташина книга». 15 мая 1937 года: конец воронежской ссылки.

Положение Мандельштамов чрезвычайно ухудшается в начале сентября 1936 года, когда оба возвращаются из Задонска в Воронеж. Москва распорядилась — после первого показательного процесса — проявлять «повышенную бдительность» по отношению к «классовым врагам» и «саботажникам». Мандельштам лишается возможности работать где бы то ни было: в газете, на радио, в театре. Отныне он — инвалид-сердечник и нищий, обреченный жить на подаяние родственников и знакомых.