Святослав Рыбас - Василий Шульгин: судьба русского националиста

Я потом вспоминал, мне приходилось быть при последних вспышках спартакизма в Германии, был в одном ресторане, завтракал недалеко от рейхстага и услыхал трескотню ружейную и пулемет. Я и другие вышли, потом выяснилось, что толпа невооруженная шла с манифестацией к рейхстагу. Там в силу закона известный район вокруг рейхстага считается запретным, и там не допускаются никакие манифестации, и их полиция остановила, а они приказанию полиции не подчинились и пошли дальше. Но невооруженная толпа. И когда они приблизились к рейхстагу, то по распоряжению военного министра вышла довольно значительная охрана с пулеметом и открыла по этой толпе огонь. Около ста человек было убито. Толпа разбежалась. Прервалось заседание рейхстага, члены стояли у окон и смотрели на стрельбу, и когда возобновилось заседание, Носке с кафедры заявил очень энергично, что он распорядился открыть огонь, что манифестация прекращена, и ему сделали чрезвычайно восторженную овацию немецкие социалисты.

…Я посмотрел на остальных и получил впечатление, что один человек не пошел бы в отставку — Милюков, а другие пошли бы в отставку»[313].

Вот ответ на вопрос, почему Временное правительство было бессильным.

Однажды Столыпин в Государственной думе сказал: «Бывают, господа, роковые моменты в жизни государства, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества».

Эти министры не умели управлять, у них не было ни малейшего опыта в этом деле.

Когда уходил в отставку премьер-министр князь Г. Е. Львов, он сказал поразительную фразу, достойную высокоморального человека и неуместную в устах политика: «Начать борьбу — значит начать гражданскую войну, а это значит — открыть фронт. Это невозможно»[314].

Поле деятельности Шульгина сильно сократилось. Его общественная роль теперь больше всего была видна в Киеве, а в Петрограде, хотя он и оставался членом Временного комитета Государственной думы, был фигурой второстепенной. И только однажды, 27 апреля 1917 года, на торжественном заседании депутатов всех четырех государственных дум, которое фактически было прощальным актом отечественного парламентаризма, он блеснул яркой речью.

В ней Шульгин предупредил, что Временное правительство находится практически под домашним арестом.

Об этом заседании он вспоминал: «…в книге Д. О. Заславского и В. А. Канторовича „Хроника Февральской революции“ пишется следующее:

„Торжественное собрание четырех дум в честь одиннадцатилетней годовщины происходило 27 апреля в Таврическом дворце. Первую программную речь произнес председательствующий Родзянко… Три темы служили предметом выступления думцев: победа, анархия, власть. В разнообразных сочетаниях они занимали каждого оратора. И если некоторые из них меньше останавливались на первой теме, то почти все без исключения затратили огромный запас красноречия и пафоса, чтобы очертить рост анархии и бессилие власти. Лучше всех справился с этой задачей Шульгин. Он сделал эффектный жест в сторону революции, признав, что даже правым и умеренным группам от нее не отречься. ‘Мы с ней связаны, мы с ней спаялись и несем за это моральную ответственность’. Эти слова очень скоро утонули в океане сомнений, которые и составили смысл его речи. Он охарактеризовал распад армии, пропаганду большевиков, бессилие правительства, ядовито бросал намеки на измену, предостерегающе говорил о происках сторонников сепаратного мира, иронически отзывался о контроле над Временным правительством, — словом, — в острой, как клинок, речи выразил идеологию той части общества, которая уже давно развенчала революцию, а теперь испытывала смешанное чувство страха и вражды“…»[315]

Одна только фраза Шульгина, определяющая состояние государственной власти, звучала как приговор: «Бывшее правительство сидит в крепости, а настоящее — под домашним арестом». Действительно, царские министры — в Петропавловской, нынешние — под присмотром Исполкома. А что еще впереди?

4 мая в Петрограде состоялось совещание всех командующих фронтами, Временного правительства и Совета. Шульгин как член Временного комитета Государственной думы и член Особого совещания по обороне должен был на нем присутствовать, правда, на этот счет нет никаких данных. Здесь произошло столкновение руководителей армии с новой властью, очертившее контуры будущего.

Вот что говорили протрезвевшие от революционного угара генералы.

Генерал Алексеев: «Лозунг „без аннексий и контрибуций“ приводит толпу к выводу — „для чего жертвовать теперь своею жизнью“…

Офицерство угнетено, а между тем именно офицеры ведут массу в бой. Надо подумать еще и о конце войны. Все захочет хлынуть домой. Вы уже знаете, какой беспорядок произвела недавно на железных дорогах масса отпускных и дезертиров. А ведь когда захотят одновременно двинуться в тыл несколько миллионов человек, это может внести такой развал в жизнь страны и железных дорог, который трудно учесть даже приблизительно. Имейте еще в виду, что возможен при демобилизации и захват оружия»[316].

В том же духе высказались командующие фронтами Брусилов, Гурко и личный друг Шульгина Драгомиров. Гурко предложил приостановить революцию и дать «военным выполнить до конца свой долг».

Военный министр Керенский как будто не слышал генералов: «Временное правительство признает огромную роль и организационную работу Совета солдатских и рабочих депутатов, иначе я не был бы военным министром. Никто не может бросить упрек этому Совету. Но никто не может упрекать и командный состав, так как офицерский состав вынес тяжесть революции на своих плечах так же, как и весь русский народ. Все поняли момент. Теперь, когда мои товарищи входят в правительство, легче выполнить то, к чему мы совместно идем. Теперь одно дело — спасти нашу свободу»[317].

Генерал А. И. Деникин замечает: «Главнокомандующие разъехались по фронтам, унося с собою ясное сознание в том, что последняя ставка проиграна».

Долго в таком межеумочном состоянии никакое сообщество, а тем более государство, не может находиться.

После апрельского кризиса началась самоорганизация контрреволюционных сил, в ней участвовал и Шульгин. 7 июня 1917 года в редакции газеты «Русская мысль» была создана Лига русской культуры. В ее Временный комитет вошли П. Б. Струве, М. В. Родзянко, А. В. Карташев (заместитель председателя Святейшего синода), В. В. Шульгин и Н. В. Савич. Среди основателей лиги были друзья Струве по сборнику «Вехи» (Н. Бердяев, С. Булгаков, А. Изгоев и С. Франк), В. А. Маклаков, академики С. Ф. Платонов и С. Ф. Ольденбург, профессор-правовед С. А. Котляревский, епископ Уфимский Андрей и др. В июле в лигу вступил и поэт Александр Блок.