Владимир Зёрнов - Записки русского интеллигента

Читая лекцию «Второй принцип термодинамики», я излагал его тогда, надо сознаться, с сильно выраженным идеалистическим уклоном. Моё изложение вызывало большой интерес у студентов. В моём изложении вечное существование мира обеспечивалось не «вероятностью», достаточной в космосе для концентрации энергии, рассеивающейся в пространстве согласно второму началу термодинамики, как это мы трактуем сейчас, в нём фигурировал «» – демон Максвелла, настоящее разумное начало, которое и обеспечивает вечное существование вселенной. Конечно, эту трактовку я не сам придумал. Так же излагал эти вопросы и Н. А. Умов, когда я, будучи студентом первого курса, слушал его в университете. Умов излагал это чрезвычайно торжественно. За это торжественное изложение принципа термодинамики и посадили меня в 1921 году в саратовскую тюрьму.

События первого года Советской власти в Саратове{514}

В начале сентября 1918 года, как я уже писал, я был выбран ректором университета. Выборы происходили вечером, а ночью после выборов я с Е. А. Гюнсбургом выехал в село Разбойщину под Саратовом, чтобы купить там на зиму запас картофеля. Домашнее хозяйство делалось затруднительным{515}.

Стояла чудесная погода. Весь следующий день мы провели в Разбойщине, переночевали там, купили два воза картошки и на лошадях рано утром повезли её в город. Более мелкие покупатели лагерем стояли у железнодорожной станции и в кострах пекли только что купленную картошку, дожидаясь поезда.

Вскоре после этого[42] к нам на квартиру на Константиновской улице явилась какая-то вооружённая компания людей в солдатских шинелях, и новые господа заявили нам, что они реквизируют всю нашу движимость и занимают квартиру. Нам они оставляли по одной тарелке, по одной чашке, по одной ложке на человека. Мы должны были выселяться куда угодно{516}.

Выселение опротестовать было невозможно, но реквизицию имущества мне удалось аннулировать. Конечно, пришлось использовать, как теперь говорят, «блат». Я вспомнил, что С. И. Спасокукоцкий только что оперировал одного из власть имущих, которого кто-то ранил в голову. Операция прошла удачно, хотя ранение оказалось тяжёлым. Пациент после операции уже поправился. Я написал просьбу о приостановке реквизации, и Сергей Иванович сам лично передал мою просьбу своему пациенту, а тот написал на прошении: «Реквизицию приостановить впредь до особого распоряжения».

На основании этой подписи я вывез всё имущество, вплоть до электрической арматуры, в Физический институт. Временно мы переехали в лабораторные помещения, и я начал искать новую квартиру. Что же касается «новых хозяев» квартиры на Константиновской, то они, когда опять явились туда и обнаружили совершенно пустое помещение, поселяться в ней отказались, так как у них своего ничего не было и они рассчитывали спать на наших кроватях и есть из нашей посуды.

Мне никогда не забыть такую картину: явившись к нам, они тут же принялись описывать наше имущество и, когда в ящике буфета обнаружили серебряные кольца для салфеток, то попытались надеть их на руку в виде браслета и всё удивлялись тому, что они так узки. И так как никакого употребления этим кольцам придумать не удалось, оставили их в покое. Другие двое перебирали посуду в серванте и нашли там две бутылки с остатками ликёра. Тут же, сидя на полу, они прямо из горлышка допили эти остатки. Наша квартира впоследствии была занята какой-то другой компанией.

С месяц мы прожили в лаборатории, а потом я нашёл очень симпатичную квартиру на Малой Сергиевской. Это был двухэтажный дом с садом{517}. Мы заняли сначала всю квартиру в первом этаже. У нас был балкон, выходивший в сад. А в верхнем этаже жили ещё хозяева дома Тихоновы. Когда-то это были богатые люди из купцов. Старик являлся гласным городской думы. Старший Тихонов коммерческими делами уже не занимался и спокойно жил себе в своём доме с женой Еленой Васильевной, очень милой старушкой, и дочерью Ксенией Степановной, которая была замужем за художником А. И. Кравченко. Весной 1919 года старик был арестован в качестве заложника и после взрыва в Москве в Леонтьевском переулке расстрелян. Кравченки с матерью впоследствии переехали в Москву и жили на Николиной Горе в своей даче.

Трудные и сумбурные были времена! Весной 1918 года в Саратове произошёл какой-то конфликт между губернскими властями и «Красной гвардией». Говорили, что конфликт произошёл по поводу снабжения «Красной гвардии». По-видимому, «Красную гвардию» уже мало-помалу стала заменять гораздо более организованная «Красная армия».

«Красная гвардия», защищая своё существование и снабжение, начала обстреливать здание, где помещался губисполком, непрерывно стреляли из пулемётов и вдоль Константиновской улицы. Губернские власти, собираясь покинуть город, выехали на вокзал. Сейчас же откуда-то вынырнули эсеры и в автомобиле с громадным белым знаменем разъезжали по городу. Едва ли всё предприятие не было делом рук эсеров. Однако конфликт этот был быстро улажен и эсерам пришлось опять скрыться. Власти снова вернулись на свои места{518}.

О том, что происходило в здании исполкома, мне рассказывал позже один из старейших саратовских присяжных поверенных Иван Яковлевич Славин. Кстати, в 1921 году он был арестован одновременно со мной и также перевезён затем в Москву. В тюрьме-то Иван Яковлевич и поведал мне многое из своей судебной практики и своей жизни{519}.

Ещё до «конфликта» Славин был арестован и сидел под замком в здании исполкома. Он слышал, как началась бомбардировка, как возникла паника, как все покидали здание и как после большого шума наступила тишина. О нём забыли, а выйти сам из запертой комнаты Славин не мог. Вдруг он слышит, что кто-то стучит в запертую дверь и зовёт его. Оказалось, это его служитель, который знал, что Славин сидит здесь под замком, он прибежал выручать своего господина. Верный человек взломал дверь и освободил Славина. После этого Иван Яковлевич оставался на свободе вплоть до 1921 года.

Отправлялись мы как-то вечером в гости к профессору М. Р. Фасмеру. Я был со скрипкой. На улицах темно и пустынно. Где-то слышались ружейные выстрелы. На углу Немецкой и Никольской улиц стоял солдатик с винтовкой в качестве постового стража. Я спросил блюстителя нового порядка: «Что это стреляют?». Солдатик совершенно спокойно и убедительно ответил: «Для паники!». И мы, несмотря на «панику», всё же были в гостях у профессора Фасмера, и я играл с ним сонаты – Фасмер был хороший пианист. Позднее он уехал на родину – не то в Эстонию, не то в Латвию – и приезжал летом 1920 года в Саратов за своей библиотекой{520}.