Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди
Примерно в то самое время в госпиталь в Нетли неожиданно доставили много раненых солдат, и потребовались услуги нашего отряда. Те, кого командир смог убедить, отправились в Нетли. Прочие отказались. Я был прикован к постели, но поддерживал сношения с отрядом. Мистер Робертс, помощник статс-секретаря, в эти дни несколько раз обращался ко мне. Он настаивал, чтобы я убедил остальных моих товарищей служить. Он подал мысль выделить их в особый отряд, чтобы, работая в госпитале в Нетли, они были непосредственно подчинены тамошнему офицеру и чтобы, таким образом, не было и речи об умалении их достоинства. Правительство будет удовлетворено этим, а вместе с тем будет оказана существенная помощь прибывшим в госпиталь раненым. Это предложение пришлось по душе и моим товарищам и мне, и даже те, кто прежде отказывался, отправились в Нетли.
Остался только я, прикованный к постели, стараясь выпутаться из неприятного положения, в которое попал.
XLI. Доброта Гокхале
Вскоре после того, как я заболел плевритом, Гокхале возвратился в Лондон. Мы с Калленбахом регулярно навещали его. Говорили больше о войне, и Калленбах, который как свои пять пальцев знал географию Германии и много путешествовал по Европе, показывал на карте, где происходили бои.
Моя болезнь также стала темой наших ежедневных разговоров. Я по-прежнему продолжал свои опыты в области диететики. Пища моя состояла из земляных орехов, спелых и неспелых бананов, лимонов, оливкового масла, помидоров, винограда. Я совершенно отказался от молока, мучного, бобовых и всего прочего.
Меня лечил доктор Дживрадж Мехта. Он решительно настаивал на том, чтобы я вновь употреблял в пищу молоко и мучное, но я был непреклонен. Об этом узнал Гокхале. Он не придавал особого значения моим доводам в пользу фруктовой диеты и также настаивал, чтобы я ради здоровья принимал все, предписываемое врачом.
Противиться давлению со стороны Гокхале было нелегко. Он не желал и слышать моих возражений, и я просил его дать мне сутки на размышление. Вернувшись от него вечером, Калленбах и я стали обсуждать, как мне следует поступить. Калленбах с удовольствием участвовал в моих опытах. Но теперь я видел, что он согласен с тем, чтобы я нарушил диету, раз это необходимо для здоровья. Итак, мне предстояло решить вопрос самому, прислушиваясь лишь к внутреннему голосу.
Всю ночь напролет я размышлял об этом. Нарушить диету значило отказаться от своих идеалов в этой области, а в них я не видел ни одного слабого места. Вопрос заключался в том, в какой мере я должен был подчиниться настояниям Гокхале и внести изменение в диету в так называемых интересах здоровья. В конце концов я решил продолжать свои опыты в области диететики постольку, поскольку они мотивировались по преимуществу религиозными соображениями, а там, где мотивы были смешанного характера, последовать совету доктора. Религиозные соображения преобладали в вопросе об отказе от молока. Я живо представлял себе отвратительные приемы, при помощи которых калькуттские говалы выжимают последнюю каплю молока у коров и буйволиц. Равным образом я чувствовал, что молоко животного, как и мясо, не пища для человека. Итак, утром я встал с твердым намерением по-прежнему воздерживаться от молока.
Это решение успокоило меня. Я боялся встретиться с Гокхале, но был уверен, что он отнесется с уважением к моему решению.
Вечером Калленбах и я зашли к Гокхале в Национальный клуб либералов. Он первым делом обратился ко мне с вопросом:
– Что же, согласны ли вы следовать совету доктора?
Я мягко, но решительно ответил:
– Я готов уступить по всем пунктам, кроме одного, относительно которого прошу вас не оказывать на меня давления. Я не буду есть мяса, молока и молочных продуктов. Если отказ от них означал бы для меня смерть, а предпочел бы умереть.
– Это окончательное решение? – спросил Гокхале.
– К сожалению, я не могу принять иного, – сказал я. – Знаю, что мое решение опечалит вас, и прошу простить меня.
Гокхале, глубоко растроганный, ответил мне с печалью в голосе:
– Я не одобряю вашего решения и не вижу никакого религиозного обоснования ему, но не буду больше настаивать.
И, обращаясь к доктору Дживраджу Мехте, он сказал ему:
– Пожалуйста, не приставайте к нему больше. Предписывайте что хотите, но только в тех пределах, которые он сам для себя установил.
Доктор выразил свое неудовольствие, но ничего поделать не мог. Он посоветовал мне есть суп из мунга, примешивая в него немного асафетиды. На это я согласился. Я питался им день или два, но почувствовал себя хуже. Не считая эту пищу подходящей для себя, я вновь обратился к фруктам и орехам. Доктор, разумеется, продолжал свое внешнее лечение. Оно несколько облегчало мои страдания, но мое решение связывало руки доктору.
Тем временем Гокхале уехал на родину, так как не выносил лондонские октябрьские туманы.
XLII. Лечение плеврита
Затяжной характер плеврита породил у меня некоторое беспокойство, но я знал, что вылечиться можно не путем приема лекарств внутрь, а изменениями в диете, подкрепленными наружными средствами.
Я вызвал пользовавшегося популярностью среди вегетарианцев доктора Аллинсона, который лечил таким образом и с которым я познакомился в 1890 г. Он внимательно осмотрел меня. Я объяснил, что дал обет не употреблять молока. Он ободрил меня, сказав:
– Вам не нужно молоко. В течение нескольких дней вам вообще не следует употреблять никакого жира.
Затем он порекомендовал мне питаться простым черным хлебом, сырыми овощами: свеклой, редиской, луком и тому подобными клубнями и зеленью, а также свежими фруктами, главным образом апельсинами. Овощи надо было есть сырыми и только натереть на терке в том случае, если я не мог разжевать их.
Примерно три дня я сидел на такой диете, но сырые овощи не пошли мне на пользу. Я был не в состоянии отдать должное этому эксперименту. Я очень нервничал из-за того, что мне приходится есть сырые овощи.
Доктор Аллинсон рекомендовал мне также все двадцать четыре часа держать окна в комнате открытыми, принимать теплые ванны, растирать маслом больные места и гулять на свежем воздухе пятнадцать – тридцать минут. Я с удовольствием выполнял эти предписания.
В моей комнате были французские окна, которые нельзя было распахнуть настежь в дождливую погоду.
