Роберт Масси - Петр Великий. Деяния самодержца

Но для осуществления планов Карла требовалось еще одно условие. Мало было просто побудить султана вступить в войну – следовало успешно провести кампанию и добиться нужных целей. Карл понимал, что все это станет возможным, только если в Европе появится свежая шведская армия под его началом. Поэтому, когда уже шла мобилизация османского войска, король настоятельно требовал у Стокгольма «обеспечить благополучную и своевременную доставку в Померанию вышепоименованных полков, дабы наше участие в предстоящей кампании не провалилось».

Это требование удивило и даже ошеломило шведский Государственный совет. Еще в ноябре 1709 года, после Полтавы, Дания встрепенулась, нарушила Травендальский мир и возобновила войну со Швецией. Датские войска заняли юг Швеции. Государственный совет столкнулся с прямой военной угрозой, с сокрушительной тяжестью расплаты за уже, казалось, проигранную войну, поэтому королевский указ отправить в Польшу еще один экспедиционный корпус был воспринят здесь как безумие. Карлу сообщили, что выделить войска не представляется возможным.

Словом, по иронии судьбы Нейгебауэр с Понятовским добились от Константинополя того, чего хотели, а Карл от Стокгольма – нет. Османов воевать уговорили, но при этом в наличии не было ни одного из великолепных шведских полков, которые, подобно стальному стержню, скрепили бы ряды турецкой армии и заставили бы всех считаться со шведским королем. И хотя Карл был, бесспорно, величайшим полководцем в пределах Османской империи и кумиром всей турецкой армии, а в особенности янычар, формально он союзником турок не являлся и в подготовке к военной кампании не участвовал. В результате его последний и, возможно, самый верный шанс одолеть Петра рассыпался в прах.

Присутствие Карла в Османской империи тревожило не только турок. С тех пор как он туда явился, Петр через посредство Толстого настаивал на его выдаче или изгнании. Шли месяцы, и тон царских посланий становился все жестче, что сыграло на руку партии сторонников войны в Константинополе и Адрианополе. Когда же царь категорически потребовал, чтобы султан до 10 октября 1710 года ответил на запрос по поводу выдворения Карла из Турции, его заявление сочли оскорбительным для достоинства Тени Аллаха. Эта капля переполнила чашу. Султан наконец внял уговорам крымского хана, шведов, французов и собственной матери: 21 ноября на торжественном заседании Дивана было провозглашено, что Турция объявляет войну России. Первым пострадал Толстой. По турецким законам в военное время послы утрачивали дипломатический иммунитет – Толстого схватили, сорвали с него почти всю одежду, усадили на старую клячу и провезли по улицам к месту заключения, Семибашенному замку.

С объявлением войны пост великого визиря занял Мехмет Балтаджи, для того и назначенный, чтобы воевать с Россией. Это был довольно странный выбор – современник описал Балтаджи как тупоумного и бездарного старого педераста, никогда не знавшего толку в военном деле. Тем не менее он отважился начать наступление. Той же зимой легкой, подвижной коннице татарского хана предстояло, собравшись с силами, ударить из Крыма на север, по Украине, чтобы разжиться на казацких землях пленниками и скотом и вознаградить себя за все десять мирных лет, когда татары оставались без добычи. Весной главные силы османской армии должны были выступить из Адрианополя на северо-восток. Артиллерию и боеприпасы следовало морем доставить в город Исакча на Дунае. Туда же должны были подойти войска и татарская конница, чтобы вместе составить почти 200-тысячную рать.

В январе татары вторглись в область между средним течением Днепра и верховьями Дона и разграбили ее. Но назначенный Петром новый казацкий гетман Скоропадский оказал им мощное сопротивление и заставил отступить, так что отвлечь на себя крупные силы, как рассчитывал великий визирь, татарам не удалось. В конце февраля на Янычарском дворе подняли бунчуки – знак войны – и отборный 20-тысячный корпус, повесив на плечо сверкающие мушкеты и живописные луки, выступил на север. Главные части шли медленно и добрались до Дуная только к началу июня. Тут сняли орудия с кораблей и поставили на лафеты, сформировали обоз, и вся армия переправилась на восточный берег реки.

Пока турецкое войско собиралось на Дунае, великий визирь послал Понятовского, который представлял Карла при дворе султана, в Бендеры – пригласить Карла участвовать в походе, но лишь в качестве гостя великого визиря. Искушение было сильно, король сначала едва не поддался ему, но потом решил воздержаться. Как монарх он не мог примкнуть к армии, которую возглавлял не он сам, особенно же если командующий уступал ему рангом. Это решение, по-видимому, стало роковой ошибкой Карла.

Война 1711 года, приведшая к Прутскому походу, была не нужна Петру. Это столкновение между Россией и Османской империей вдохновил Карл. Тем не менее Петр, все еще возбужденный Полтавской победой, уверенно принял вызов и поспешил с приготовлениями. Из Польши было отправлено 10 полков русских драгун на охрану границы с османами. Шереметеву с 22 пехотными полками приказали выступить из Прибалтики на Украину. Для обеспечения предстоящих боевых операций в стране ввели новый, исключительно тяжелый налог.

25 февраля 1711 года в Кремле состоялась величественная церемония. Преображенский и Семеновский полки стояли в строю на площади перед Успенским собором, а на их красных знаменах были вышиты кресты с древним девизом императора Константина: «Сим знамением победиши!» В соборе Петр торжественно провозгласил священную войну «против врагов Христовых». Царь собирался лично возглавить поход на турок, и 6 марта выехал из Москвы вместе с Екатериной. Но он заболел, и в его письмах звучат разочарование и отчаяние. «Имеем и мы надлежащий безвестный и токмо единому Богу сведомый путь», – пишет он Меншикову. Апраксину было поручено командование в низовьях Дона, включая Азов и Таганрог, и в письме он просил у царя указаний, где ему разместить ставку. Царь отвечал: «Где вам быть, то полагаю на ваше рассуждение, ибо вся та сторона вам вручена и что удобнее где, то учините, ибо мне, так отдаленному и, почитай, в отчаянии сущему, к тому ж от болезни чуть ожил, невозможно рассуждать, ибо дела что день отменяются».

Петр болел тяжело. Он написал Меншикову, что перенес приступ, длившийся полтора дня, и что никогда в жизни не был так болен. Через несколько недель ему стало получше и он смог доехать до Яворова. Там он с удовольствием увидел, что местная польская знать принимает Екатерину почтительно и, обращаясь к ней, называет ее «ваше величество». Сама Екатерина была в восторге. «Мы здесь часто бываем на банкетах и вечеринках, – писала она 9 мая Меншикову, оставленному оборонять Санкт-Петербург. – А именно четвертого дни была у гетмана Синявского, а вчерашнего дни были у князя Радзивилла и довольно танцевали». Затем, касаясь какого-то воображаемого знака царского пренебрежения, она утешала встревоженного князя: «И доношу Вашей светлости, дабы вы не изволили печалиться и верить бездельным словам, ежели со стороны здешней будут происходить, ибо господин шаутбенахт [Петр] по-прежнему в своей милости Вас содержит».