Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Однако в 2004 году Бергман рассказал, что познакомился с Ингрид фон Розен “случайно, поздней осенью 1957 года” и что дружба переросла в роман, “который с несколькими перерывами продолжался до лета 1969-го”. Даже в восемьдесят шесть лет он не мог – или не хотел – вспомнить, когда встретил ее впервые. И это не единственный раз, когда он не в состоянии вспомнить точно. Безусловно, возникает впечатление, что он всю жизнь адаптировал свой рассказ, чтобы вытерпеть себя самого, рисовал картину, которая в каждом конкретном случае лучше всего служила его целям. Пожалуй, это не удивительно, даже вполне по-человечески. Интересно только, что этот закоренелый лжец занимал неоспоримо авангардную позицию и вышел из всей своей лжи целым-невредимым.

Чтобы справиться с угрызениями совести, Ингрид Бергман ходила на терапевтические беседы к пастору, а позднее к придворному проповеднику Людвигу Ёнсону. Можно сказать, она оставила после себя разрушения, подобные тем, какие неоднократно оставлял после себя Ингмар Бергман, – брошенных детей и обманутого, преданного и растерянного партнера.

Ингрид Бергман хотела, чтобы, когда она и Ингмар бывали в Стокгольме, младшая дочь Мария жила у них на Карлаплан. Но Ян-Карл фон Розен воспротивился, хотя и не имел опеки над девочкой. Он считал, что для Марии это будет слишком резкая перемена обстановки, а ей нужна защищенность общества брата и сестер в доме, где она росла. Фон Розен видел, что бывшая жена целиком приспособила свою жизнь к капризному и непредсказуемому режиссеру. Детям приходилось довольствоваться временем, какое оставалось у нее после того, как режиссер получит все, что ему требуется в форме поддержки, ободрения, заботы. Ингрид Бергман знала его вдоль и поперек, гибко следовала его эмоциональным перепадам, решала все практические вопросы, связанные с жильем, подвозила его, переписывала начисто сценарии, следила за его расписанием, назначала встречи.

Когда Ингмар Бергман бывал занят в других местах, жена могла посетить своих детей на юрсхольмской вилле, но, по словам Яна-Карла фон Розена, встречи происходили в обстановке, похожей на увольнительную, – она, так сказать, ненадолго освобождалась от своих задач, и дети, хочешь не хочешь, обходились этими крохами.

Ингрид, учитывая ее позицию в обществе и в буржуазных кругах, а также ее и мое семейное происхождение, в высшей степени приспособилась к Ингмару. Отпустила швартовы и плыла по течению.

В течение нескольких лет режиссер оставил Кэби Ларетай ради Лив Ульман, а затем обманул Ульман, тайно вступив в любовную связь с замужней Ингрид фон Розен. Чтобы жить таким манером и оставаться в добром здравии, необходимо слишком многое вытеснить и слишком жаждать вдохновения. В этом смысле Бергман был человек весьма особенный, и невольно возникает вопрос, что, собственно, происходило внутри него. В 70-м у него вроде как открылось прозрение. Он работал над сценарием “Прикосновения”, истории о жене врача (Биби Андерссон), которая заводит роман с американским археологом (Эллиот Гулд), и в ходе работы над фильмом написал признание вечного изменника, которое цитируется в книге Микаеля Тимма о Бергмане “Страсть и демоны”:

Он ужасно страдает от своей лжи. Это почти невыносимо, и порой он едва не сходит с ума. Правду я почти забыл, забыл, каково ее ощущать и как она действует. Но я тоскую по ней. Мечтаю о правде. Даже готов понять мелодраматическое выражение: я жажду правды, как чистой свежей воды. Отчаянно жажду и так ужасно все для себя запутал. Порой я испытываю глубокое внутреннее отвращение ко лжи. Вроде как тошноту. И у меня такое чувство, что я живу на грани правды или жизни в правде, надо лишь набраться храбрости и сделать шаг. Но очень многое парализует меня. В самом деле? Не только вопрос рискнуть и сделать шаг? Может, здесь речь идет еще и об унижении и недоверии к тому, кто был подвержен заблуждению заранее предполагать неспособность человека выдержать правду. И все кратковременные приятные ситуации, которые покупаешь полуправдой или ложью. А все от неверия, что правда имеет значение, что вообще-то безразлично, говоришь правду или лжешь, думая, что выгоднее солгать.

Людвиг Ёнссон был распорядителем на свадьбе Ингмара и Ингрид Бергман, а режиссер участвовал в одном из ёнссоновских ток-шоу на телевидении, под заголовком “Как мы поступаем со своей нечистой совестью?”. Более подходящего гостя, чем Бергман, трудно себе представить. Ёнссон дал супругам добрый совет: покончить с прошлым. Когда затем Ингрид Бергман продолжила терапевтические беседы с пастором, вероятно, именно Ёнссон в конце концов заставил ее говорить в открытую и рассказать Яну-Карлу фон Розену, что биологическим отцом Марии фон Розен был не он. Фон Розен и сам это подозревал, еще когда Мария была маленькая. Ведь он был осведомлен о бергмановском прошлом, знал о его женщинах и о дурной привычке не пропускать чужих жен, а значит, вполне логично мог предположить, что Бергман сделал ребенка его жене. Однако когда он намекал о своих подозрениях, жена отвечала негодующим протестом.

Итак, когда в один прекрасный день 1986 года Ингрид Бергман появилась в кабинете экс-мужа и рассказала правду, для него это не стало полной неожиданностью. Просто окончательно подтвердился факт, который он старался держать от себя подальше. Жена фон Розена, Марианна, находилась в соседней комнате и слышала разговор. “Все заняло десять минут. Потом Ингрид сказала: “Ну, мне пора домой, готовить Ингмару обед”, – и укатила на своем зеленом “мерседесе”.

Признание экс-жены нисколько не изменило чувств, какие Ян-Карл фон Розен питал к Марии. Она всегда была и останется его дочерью. Кстати, она сама узнала, что ее биологический отец Ингмар Бергман, в 1981-м, то бишь пятью годами раньше. Узнала от Бергмана, когда приезжала на Форё. Ей было тогда двадцать два года, и, как она писала в “Трех дневниках” (2004), книге о болезни и смерти Ингрид Бергман, эта новость по меньшей мере все для нее перевернула.

Однако множество кусочков мозаики легло на место. Больше всего меня потрясло, что мой папа Ян-Карл мне не биологический отец, а сестры и брат, вместе с которыми я выросла, родные мне только наполовину. К тому же у меня вдруг появилось еще восемь сводных братьев и сестер.

Когда она, заливаясь слезами, спросила “нового” отца, почему никто не рассказал ей об этом раньше, он ответил: “Мы не хотели, чтобы ты ребенком носила в себе такую большую тайну”. А когда она сообщила матери, о чем только что узнала, Ингрид Бергман ответила, что собиралась сказать ей, но муж ее опередил. Они не планировали это сообща.