Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов
На этом же вечере в Кремлёвском дворце я познакомился с Сергеем Георгиевичем Кара-Мурзой. Он подошёл, чтобы поделиться соображениями о фильме Карена Шахназарова «Город Зеро». Рассуждения его показались совершенно неубедительными, хотя, несомненно, Кара-Мурза – мыслитель выдающийся. Возможно, стороннему наблюдателю концепция Сергея Георгиевича относительно «Города Зеро» могла приглянуться, но я хорошо знал историю создания фильма и потому совершенно не мог принять идеи, будто Карен зашифровал в своей картине сценарий развала СССР. Безупречность, которую демонстрирует в своих логических построениях Кара-Мурза, оказалась совершенно непригодна для анализа художественного произведения. Сергей Георгиевич нашёл такие глубины, обнаружил такие сложные цепочки заговора, что в какой-то момент трудно было не согласиться, однако, при всём уважении, должен признать: изощрённый ум явно завёл исследователя в тупик, у фильма «Город Зеро» совершенно иные идейные основания.
В любом случае я был чрезвычайно рад, что мы познакомились. Уже после встречи в Кремлёвском дворце я позвонил Сергею Георгиевичу, и мы продолжили общаться, в том числе и на почве его новых книг – вначале не слишком объёмных, хотя и очень интересных, потом были написаны гениальные работы – «Манипуляция сознанием», «Советская цивилизация». Я очень много почерпнул из работ Кара-Мурзы и, может быть, если бы жизнь была подлиннее, попробовал бы отразить его исследования в кино, найти кинематографическую форму для осмысления эпохи перемен, начавшейся в конце 80-х. Истории о братках, криминальных разборках и прочих внешних приметах перестройки дают ложное представление о процессах в обществе, не выявляют глубинных причин распада Советского Союза.
Партия, в которой я состоял, развалилась, но я продолжал общаться с Вольским, можно сказать, дружил с ним – подолгу засиживался в кабинете руководителя Союза промышленников и предпринимателей с задушевными разговорами. То и дело у меня выплёскивалось недовольство положением дел в стране, возникало всё больше вопросов. Аркадий Иванович отвечал (сейчас понимаю, не слишком искренне): «Я тоже ни хрена не понимаю… Что происходит, куда мы идём?»
В 90-е я особенно остро переживал распад СССР, очень много думал: как же так могло произойти? Как случилось, что мы потеряли страну? Но в полной мере проанализировать причины по горячим следам не представлялось возможным – отвлекали второстепенные детали, сиюминутное казалось исторически значимым. После Февраля и Октября 1917-го тоже ведь рассуждали, дескать, не уехал бы Николай II в Ставку, остался бы в Петрограде, и не пришли бы к власти большевики. Но сегодня ясно: это было вполне закономерное движение истории: появилась партия, способная действовать, она не только взяла власть, но и смогла удержать её во время Гражданской войны. Некоторые считают – исключительно благодаря репрессиям, однако я убеждён: никакими репрессиями власти не удержать, если нет народной поддержки. У Пушкина в «Борисе Годунове» на примере Лжедимитрия объясняется, чем силён политический лидер: «Не войском, нет, не польскою помогой, а мнением; да! мнением народным…» В период «перестройки» мнение народное было уже не на стороне большевиков.
Как они утратили народную поддержку? Когда перестали быть творческой партией? Вероятно, при Сталине, в 30-е, когда страна была занята подготовкой к войне. А потом – Великая Отечественная, а после нужно было создавать атомную бомбу, а когда история предоставила шанс чуть-чуть отдышаться, наполнить новым содержанием идеологию – Сталин умер. И пришли люди, способные лишь выполнять его указания. Творческого потенциала хватало максимум на то, чтобы стукнуть кулаком по столу и сказать: «Партбилет на стол положишь, если вовремя не будет выполнено указание партии!»
А ведь какие мощные творческие процессы происходили в стране с 1917-го, скажем, по 1934-й, когда случилось убийство Кирова. Для меня самая яркая иллюстрация происходящих тогда процессов – не кино, не литература, не факты из учебника истории, а периодика 20–30-х годов. Как-то мне попалась подшивка старых журналов тех времён, и я с головой погрузился в совершенно удивительный мир открытий, новых горизонтов, неподдельного воодушевления, мир «живого творчества масс». Создавалась промышленность, гремели гигантские стройки, взлетали новые самолёты. В творчество государственного строительства оказались вовлечены миллионы людей, принимавших цели государства, мечтавших этих целей добиться. Но к 80-м годам ХХ века исчез запал эпохи индустриализации, сник энтузиазм периода послевоенного восстановления страны. В 80-е общество оказалось совершенно не готово к свободной политической жизни, открытой полемике. По сути, старые партийные кадры не смогли ничего противопоставить энергичным лидерам гласности. И это тоже стало одним из уроков перестройки: партийный аппарат, вроде бы крепкий, устойчивый, могущественный, оказался не готов к реальной политической борьбе. Несколько раз мне доводилось бывать в Центральном комитете партии на Ильинке – громадное густонаселённое здание с бесконечными коридорами, на дверях таблички: начальник, замначальника, руководитель отдела… Партия курировала все виды производства, все области жизни страны, функционеры из этого здания контролировали каждую запятую в программных документах, инструкциях и регламентах, отслеживали работу каждого винтика сложного общественного механизма советского государства, и все эти люди в эпоху перестройки оказались, по существу, абсолютными нулями.
Правда, кроме этого печального опыта перестройки, возникали и явления с противоположным знаком – например, время вытолкнуло на поверхность новых людей, того же Кара-Мурзу, что стало для меня настоящим откровением. Сергей Георгиевич был блистательно последователен, когда обосновывал достоинства советской системы, когда выявлял механизмы предательства советского государства. Я читал Кара-Мурзу и думал: а что же можно ему возразить? Ведь Сергей Георгиевич безупречен в своих логических построениях. И действительно – никто ему не возражал, его просто замалчивали, игнорировали, Кара-Мурза существовал неким тайным знанием для особо посвящённых.
Ещё одна знаковая фигура – Владимир Сергеевич Бушин, блестящий публицист, бескомпромиссный полемист, который яростно, остроумно, с фактами в руках припечатывал всю эту камарилью: от Евтушенко до Собчака, от Ельцина до Солженицына. Читать его было настоящим праздником.
У антисоветской идеологии появились серьёзные оппоненты, постепенно оформлялось сопротивление, основанное не на численном перевесе, а на интеллектуальном превосходстве. Это была уже не та странная имитация политической борьбы, которую с началом перестройки демонстрировали функционеры Центрального комитета партии. Надо признать, что публика в ЦК (по сути, элита советского общества) была предрасположена к капитуляции, полностью готова к появлению на вершине власти такой фигуры, как Горбачёв. А тот, в свою очередь, оказался заурядной личностью с замашками диссидента и комплексом неполноценности в отношении Запада. Впрочем, такой подход к вероятному противнику проявился впервые ещё при Андропове. История с корейским «Боингом» показала слабость власти, а в какие-то моменты даже её готовность сдаться на милость победителя. Отрядили маршала Огаркова объясняться с мировым сообществом, и тот довольно робко выступал по телевизору, в то время как наша интеллигенция припадала к радиоприёмникам, слушая бредовые версии «Свободы» и «Голоса Америки»: дескать, корейских пилотов подвело навигационное оборудование, они якобы уснули и только по этой причине нарушили границу СССР. Неизвестный самолёт без опознавательных знаков залетел на 500 километров вглубь нашей территории, не выходил на связь и был сбит после многочисленных предупреждений, а у нас на кухнях, наслушавшись «голосов», осуждали бесчеловечную коммунистическую систему, бездушную военную машину СССР. На дворе был, напомню, ещё только 1983 год.
С тех пор прошло десять лет, большую часть которых можно отнести к эпохе перемен, а я за всё это время ничего не снял, хотя вроде бы и планы вынашивал, и попытки запуститься были. Пытался писать сценарий с Юрой Поляковым: пару заездов по 24 дня провели с ним в Доме творчества, но куда там – ни строчки не написали, только разговоры о политике с утра до ночи; да и как по-другому: такое творится в стране, что ни день – новое революционное событие. Пытались с Гельманом сочинить сценарий, он предложил название картины в басенной манере «Как будет покончено с перестройкой». Я охотно откликнулся: у меня была потребность участвовать в политической жизни, казалось, эпоха перемен предоставляет доселе невиданные возможности влиять на ход истории. Ведь, например, Станислав Говорухин, не самый известный на тот момент кинематографист, громко заявил о себе – снял документальный фильм «Так жить
