Варвара Самсонова - Дочь Сталина

 — Ну что ж, — выслушав меня, сказал он. — Родина без вас проживет. А вот как вы проживете без Родины?

Лигачев был родом из Сибири, и мне очень хотелось спросить, почему же он покинул родную Сибирь и сидит в Москве. Но сейчас было не время и не место для бестактностей. Я проглотила все, решив не вступать в споры.

— Так куда же вы едете отсюда? — спросил он, как будто бы им было это неизвестно. Со всем возможным безразличием и без нажима я ответила, что в «Соединенные Штаты. Я жила там много лет». Он молча посмотрел на меня в упор. Замолчала и я.

 — Ну-с, ваш вопрос был разрешен Генеральным секретарем, — сказал он через некоторое время. — Он сожалеет, что не смог лично принять вас… Но ведите себя хорошо! — вдруг поднял он вверх палец. Это было сказано серьезно, даже с угрозой в голосе. Означало это, что мне следует молчать, не высовываться, не писать книг, не выступать с интервью… Исчезнуть, так сказать. Книг они боялись больше всего. Это для них хуже, чем бомбы. Ничего не изменилось, ничего», — скорбно заключает Светлана.

До самого отъезда из Советского Союза Светлану не оставляют своей опекой люди из МИДа, из грузинского представительства, что весьма раздражает ее. То, что ее никак не «оставляют в покое», — главный козырь в борьбе за возвращение на Запад. А между тем могла ли она жить без этой опеки? Владимир Аллилуев вспоминает:

«Однажды она прилетела в Москву самостоятельно, без помощи грузинских спецслужб, и так же решила вернуться обратно. Билет на самолет у нее был, и я поехал проводить ее во Внуково. Было это в январе 1986 года. Рейс задерживался, как и многие другие. Аэропорт набит битком, суетня, толкотня, грязища, приткнуться некуда. Пришлось звонить в грузинское поспредство, приехал его сотрудник, пожурил ее за самодеятельность и проводил в депутатский зал, где хоть передохнуть можно было и перекусить по-человечески.

Вот так и шла жизнь, и опека не в радость, и без нее не обойтись…»

До отъезда Ольги оставалось совсем немного времени. Светлана должна была вылететь на следующий день, и тут неожиданно позвонил Вэс, отец Ольги.

Светлана знала, что миссис Райт скончалась прошлой весной, и надеялась, что теперь-то Вэс, получив свободу, станет более внимательно относиться к дочери. Его звонок был для нее доказательством, что она не ошиблась.

Вэс предупредил ее, что в Англии Ольгу встретит толпа с телекамерами. Светлана ответила, что ее это не волнует: Ольга — прирожденная актриса, она умеет прекрасно держаться на публике.

Поговорив с бывшим мужем, Светлана позвонила старому знакомому в Висконсин и поинтересовалась, можно ли ей снять небольшой домик возле старой, развалившейся фермы — они с дочерью полюбили эти края… Тот заверил Светлану, что сам встретит ее в Чикаго, чтобы отвезти на ферму.

После этого разговора Светлана, совершенно счастливая, бросается на кровать в своем гостиничном номере и думает: наконец-то, наконец-то! Сначала улетит Оля, потом — я!.. И она обзванивает своих братьев Аллилуевых и приглашает их на прощальный ужин. Светлана знает, что больше никогда их не увидит. «Буду только хранить память об этих последних днях, проведенных вместе».

Так закончилась попытка «воссоединения семьи».

Если счастье состоит в исправлений собственных ошибок, то это счастье Светлана испытала сполна, оказавшись в комфортабельном самолете, уносившем ее прочь от родных, от друзей, от вновь обретенной и снова утраченной Родины.

Она утверждает, что ей стало так хорошо, как не было давным-давно. Если следовать логике, то Светлане и не надо было предпринимать это путешествие восемнадцать месяцев назад, когда ей и без того жилось неплохо…

Но тогда она этого не понимала. Понадобился стресс, каковым, в сущности, явилось ее пребывание в Москве, а затем и в Грузии, чтобы она ощутила полноту бытия, справившись с этим стрессом.

Но ей не хочется признавать, что эта попытка обрести родину — ошибка. То есть признание это, как многое в ее жизни, носит половинчатый характер. Да, это был «сумасшедший поступок», но о нем сожалеть не следует.

«Никогда не надо сожалеть о том, что случается с нами, — даже о самом наихудшем, — потому что все имеет свое место в общей картине жизни и судьбы. Мне надо было снова увидеть родные места и старых друзей. Оле надо было узнать существенную часть ее собственного наследия. Без этих восемнадцати месяцев как ее жизнь, так и моя были бы неполными, незаконченными и даже неестественными».

Да, теперь она имеет возможность пофилософствовать на эту тему, не задумываясь о том, что было бы с нею и Олей, если бы им не удалось вернуться. Вряд ли бы в этом случае Светлана настаивала на том, что это путешествие необходимо…

И вот, оказавшись на маленькой, полуразрушенной ферме среди лесов Америки, положив перед собою стопку чистой бумаги для работы над своей четвертой книгой — «Книгой для внучек», — она и в самом деле чувствует себя счастливой. Тем более что от дочери из Англии она получает бодрые, счастливые письма.

Журналисты на Западе, не щадя сил, раскручивают очередную сенсацию — возвращение внучки Сталина в Англию. По приезде туда ее встречают тележурналисты, которых Оля очаровывает.

«Это было необыкновенно интересным опытом для меня, и я не сожалею ни об одной минуте… Не каждому школьнику приходится узнать три разные страны, побывать в трех самых важных странах мира», — находчиво комментирует девочка свое путешествие.

Телевизионщики снимают ее в аэропорту, снимают плачущую от радости среди одноклассников. Ольга в знак благодарности директору школы, позволившему ей вернуться, тепло говорит о нем, о своей квакерской школе.

Светлана же часами просиживает на террасе фермы, любуясь закатом, вспоминая о безмятежном начале своей жизни с Вэсом, о том, как уже после разрыва с ним они с Олей приезжали сюда — девочка обожала лагерь для юных наездниц…

Начиналась весна… Серые холмы, окружавшие ферму, вдруг зазеленели. Среди юной зелени лесов то здесь, то там, как спустившиеся с неба облака, белели дикие вишни и слива. От земли шел аромат фиалок.

«Для меня наступал окончательный катарсис. Факты приходилось принять такими, каковыми они теперь были для меня — шестидесятилетней матери и «бабушки. Тихими вечерами, под неумолкаемые крики птицы, называемой козодой жалобный, под тихими звездами, светившимися на этот мирный уголок суматошной Америки, я постепенно приходила в себя. Козодой этот регулярно появлялся каждый вечер с наступлением темноты и сидел где-то совсем рядом с небольшой терраской, смотревшей в лес, на невысокие лесистые холмы, на зеленую долину. Его крик — особенный, с каким-то вопросительным знаком в начале, а потом и ответом. Долгий такой крик. Когда он повторяется сотни раз без конца, он убаюкивает и приводит вас в состояние глубокого внутреннего мира. Ну вот, даже птицу послал Господь такую, как надо, — так перестань скорбеть и болеть душой! Благодари Бога за все, что он дал тебе, за все, от чего спас, за все, чем можешь быть довольна в твои-то годы».