Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Даже горячий чай аудитория встретила горячими аплодисментами.

А когда вышли мы (Маяковский – в жёлтом распашоне, в цилиндре на затылке, Бурлюк – в сюртуке и жёлтом жилете, с расписным лицом, я – с жёлтыми нашивками на пиджаке и с нарисованным аэропланом на лбу), когда прежде всего сели пить чай – аудитория гремела, шумела, орала, свистела, садилась, хлопала в ладоши, веселилась.

Дежурная полиция растерянно смотрела на весь этот взбудораженный ад, не знала, что делать.

Какая-то девица крикнула:

– Тоже хочу чаю!

Я любезно поднёс, при общем одобрении».

После чаепития начались доклады, о которых «Русские ведомости» написали:

«Представляя современную критику как охранительницу литературных традиций, Д.Бурлюк не скупился на эпитеты и определения».

Газета особо выделила слова из его доклада:

«Серов и Репин – арбузные корки…

Досталось критике и от второго докладчика в жёлтой кофте – В.Маяковского. Попутно он оскорбился за российский футуризм, которому приписывается подражание Маринетти, тогда как на самом деле сборник поэта Хлебникова появился в 1908 году, а манифесты итальянских футуристов дошли до русских только в 1910 году».

Газета «Русское слово» передала такие слова Маяковского:

«– Виктор Хлебников – ваятель неологизмов, филологически правильно поставленных. Это поэт, от одного имени которого Русь содрогнётся.

Публика весело смеялась, требовала показать ей «ушкуйника». Новоявленное чудо оказалось молодым человеком в сереньком костюмчике».

«Ушкуйником» в древней Руси называли вольного человека, входившего в состав ватаги, которая разъезжала на «ушкуях» (легких ладьях) и занималась разбоем. Иными словами, «ушкуйник» — это просто разбойник.

«Русские ведомости»:

«В конце вечера Д.Бурлюк, Н.Бурлюк, В.Маяковский, В.Хлебников и В.Каменский читали свои стихи…».

«Русское слово»:

«Читали и „слововертни“ и „перевертни“ б<ратья> Бурлюки, Василий Каменский, Маяковский и „ушкуйник“ Хлебников, которого невозможно было расслышать».

Какие стихи прочёл на том вечере Виктор Хлебников, неизвестно. Но он вполне мог продекламировать и такие свои строки:

«Бобэоби пелись губы,

Вээоми пелись взоры,

Пиээо пелись брови,

Лиэээй пелся облик,

Гзи-гзи-гзео пелась цепь.

Так на холсте каких-то соответствий

Вне протяжения жило Лицо».

Начинающий литератор Иван Васильевич Евдокимов, побывавший на том вечере, занёс в дневник свои впечатления. Выступления Хлебникова он не отметил, написав:

«Вот посмотрел и футуристов… Впечатление на меня произвели Маяковский, И. Северянин и А.Кручёных очень сильное и приятное. Маяковский был в жёлтой блузе с бантом. Костюм этот мне очень понравился. У Маяковского огромный убедительный голос. Он высок, строен, прямо элегантен. Вообще, он произвёл на меня прекрасное впечатление…

Как бы там ни было, но интерес к футуристам огромнейший, публика идёт не только из-за скандала, публика изголодалась, публика жаждет новизны… Костюм этот (жёлтая кофта) положительно элегантен, гораздо лучше подлого пиджака. И плохо делают футуристы, что не ходят в нём постоянно – это был бы символ их группы».

Тем временем год 1913-ый подходил к концу. Его «поэтический» итог подвёл Вадим Шершеневич (в газете «Нижегородец» от 20 декабря):

«Если бы было можно отметить только хорошее – я сказал бы только о Маяковском. Его поэмы стали неожиданно сильны, интересны, образы помимо новизны отличаются меткостью; ритм интересен и своеобразен; сюжет всюду подходит под форму… Судя по этим пьесам, эпатаж не интересует больше сильного, хотя невыработавшегося поэта. Это обстоятельство позволяет надеяться на будущее Маяковского, особенно, если он обратит внимание на форму».

В то время Маяковский не только сочинял стихи. Было у него и то, что называется личной жизнью.

Очередная любовь

В 1913 году из Минска в Петербург приехала девятнадцатилетняя девушка, которую звали Софья Сергеевна Шамардина, и поступила учиться на Высшие женские (Бестужевские) курсы.

За нею ухаживал Корней Чуковский, живший тогда в гостинице «Пале-Рояль». Когда Софья к нему туда приходила, он (по её словам)…

«… бывало, довольно уныло жевал сырую морковку и тонким голосом говорил о пользе её».

Софья вскоре тоже стала вегетарианкой.

И вдруг в её жизнь ворвался Владимир Маяковский.

Поэт-футурист мгновенно вскружил голову юной курсистке, заставив забыть любителя сырой моркови. Маяковский называл её «Сотой» и очень скоро окончательно отбил девушку у Чуковского.

О том, как выглядел ухаживавший за нею футурист, она впоследствии написала:

«Не забывается весь облик Маяковского тех дней.

Высокий, сильный, уверенный, красивый. Ещё по-юношески немного угловатые плечи, а в плечах – косая сажень. Характерное движение плеч с перекосом – одно плечо вдруг поднимается выше и тогда, правда, – косая сажень.

Большой мужественный рот с почти постоянной папиросой, передвигаемой то в один, то в другой уголок рта. Редко – короткий смешок его…

Красивый был. Иногда спрашивал: «Красивый я, правда?..»

Какая сила, громадная, внутренняя, была в этом юноше! Я в то время не знала о его (тогда уже прежней) юношеской политической деятельности. Но сила протеста и вызова буржуазному обществу, мещанству в его стихах чувствовалась потрясающе… Поэзия Маяковского, хотя ещё и очень ранняя, жгла, как раскалённое железо».

Софья Шамардина стала свидетельницей появления новых стихов, рождавшихся прямо у неё на глазах:

«Вспоминается, как возвращались однажды с какого-то концерта-вечера. Ехали на извозчике. Небо было хмурое. Только изредка вдруг блеснёт звезда. И вот тут же в извозчичьей пролетке стало слагаться стихотворение: „Послушайте! Ведь если звёзды зажигают – значит – это кому-нибудь нужно…“

Он держал мою руку в своём кармане и наговаривал о звёздах. Потом говорит: «Получаются стихи. Только непохоже это на меня. О звёздах! Это не очень сентиментально? А всё-таки напишу. А печатать, может быть, не буду»».

Трагедия, происшедшая в семье Маяковских в феврале 1906 года, продолжала тревожить Владимира. Он много размышлял об этом. И ему стало казаться, что, несмотря на то, что солнце неожиданно погасло, и всё вокруг окутала тьма, люди должны знать, что жизнь продолжается. Для этого на небе должны зажигаться звёзды – ведь не зря же считается, что, если в небесах вспыхнула звезда, значит, где-то родился человек, значит, жизнь продолжается. И поэт вопросительно восклицал: