Анна Ларина-Бухарина - Незабываемое
Прошло около трех мучительных месяцев с Декабрьского 1936 года до Февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) 1937 года. Бухарин провел их главным образом в небольшой комнатке, бывшей спальне Сталина: после гибели Надежды Сергеевны Сталин попросил Бухарина поменяться с ним квартирами.
Обстановка нашей комнаты была более чем скромной: две кровати, между ними тумбочка, дряхлая кушетка с грязной обивкой, сквозь дыры которой торчали пружины, маленький столик. На стенке висела тарелка темно-серого репродуктора. Для Н. И. эта комната удобна была тем, что в ней были раковина и кран с водой; здесь же дверь в небольшой туалет. Так что Н. И. обосновался в той комнате прочно, почти не выходя из нее.
25 декабря 1936 года по радио он слушал речь Сталина на Восьмом чрезвычайном съезде Советов о новой, Сталинской Конституции, принятой 5 декабря. В обсуждении и написании Конституции Н. И. принимал непосредственное участие, поэтому свое отсутствие на съезде отверженный Бухарин переживал особенно тяжко. Но в еще большей степени угнетала его атмосфера на Декабрьском пленуме. Ведь только он и, очевидно, Рыков просили Сталина создать комиссию для расследования деятельности НКВД. Все присутствующие на пленуме молчали. «Может, придет время, — сказал Н. И., — когда они все окажутся неугодными свидетелями преступлений и тоже будут уничтожены!» Хотя сам он считал, что при абсолютной диктатуре Сталина каждого, выступившего в защиту его и Рыкова, кара постигла бы немедленно. Тем не менее пережить молчание товарищей было невероятно тяжело. Ему вспомнилась древняя египетская сказка: хоронили фараона, на похороны его собрались не только друзья, но и враги. Враги пришли, чтобы выразить свою ненависть к умершему, и забросали мертвого фараона камнями. Покойник оставался лежать неподвижно. Затем один из тех, кого фараон считал своим другом, тоже бросил в него камень. И вдруг умерший повернул голову в его сторону и громко застонал. «Вот и у меня душа стонет, стонет так, что невозможно вытерпеть». Н. И. сказал это с такой болью и взгляд его был столь трагическим, что показалось мне в тот миг, что я услышала душевный стон.
Через некоторое время, ближе к концу декабря, стали поступать показания против него, Рыкова и Томского, явно добытые пытками. Показания эти рассылались всем членам и кандидатам в члены ЦК ВКП(б) как материалы к предстоящему Февральско-мартовскому пленуму 1937 года для создания соответствующего настроения. Показания были хорошо срежиссированы: не противоречили одно другому. Назывались одни и те же даты конспиративных собраний, места сборищ «заговорщиков». Некоторые тайные собрания проходили при Бухарине, иные — в его отсутствие, но кто-нибудь из присутствующих обязательно передавал директиву Бухарина или Рыкова (Томского упоминали тоже, но реже, он ушел из жизни сам, зачем же было тратить время на вымогательства показаний против него), что со свержением правительства, убийством Сталина, «дворцовым переворотом» с целью восстановления капитализма в СССР (иная формулировка не устраивала монарха-диктатора) надо торопиться!
— Здорово состряпано! — сказал Н. И. — Если бы я был не я, а человек незнакомый, я бы всему поверил.
Большинство мучеников, давших к этому времени клеветнические показания, были лицами неизвестными или же малоизвестными не только мне, но и Н. И. Многие из них были партийными работниками из провинции и к оппозиции отношения не имели.
На процессе А. И. Рыков по этому поводу заявил: контрреволюционные группы в 1928–1930 годах создавались и на территории Союза: «точного перечисления, где, какие группы создавались, в каком количестве — этого сказать не могу»[109]. Или же, когда генеральный прокурор Вышинский спросил у Рыкова, какую часть право-троцкистского блока представлял Енукидзе, он ответил: «Должно быть, представлял правую часть». Этим явно стремился подчеркнуть, что процесс есть чудовищная инсинуация.
Прочтя присланные показания, Н. И. снова произнес знакомую фразу:
— Ничего не понимаю! — И тихо шепнул мне на ухо: — Быть может, Коба сошел с ума?
Я не смогла его успокоить, наоборот, еще больше взволновала, сказав:
— Теперь жди показаний от Радека, ты же писал и просил за него…
— Ну, не может быть! — произнес Н. И. И тут же передумал: — Нет-нет, ты права, все может быть!
Становилось все более очевидным, какие цели преследует так называемое следствие и по чьему указанию оно действует. Тем не менее Н. И. направил несколько писем Сталину, обращаясь к нему «дорогой Коба», опровергая оговоры, доказывая свое алиби и т. д. Объясняется это лишь тем, что минутами брала верх убежденность в том, что Сталина мучает болезненная подозрительность и что Н. И. сможет его переубедить. Все первоначально присланные показания ничем друг от друга не отличались, пересказывать их нет смысла. Связь с троцкистским «параллельным» центром предполагала и вредительство, в показаниях об этом хотя и упоминалось, но внимание не акцентировалось. Говорилось главным образом о терроре — организации покушения на Сталина, но Молотова и Кагановича тоже не забывали. Словом, «дворцовый переворот». Немыслимыми обвинениями окружили Бухарина и Рыкова словно блокадным кольцом.
— Пахнет грандиозным кровопролитием, — сказал Н. И. — Будут сажать тех, кто и рядом со мной и Алексеем (Рыковым. — А.Л.) не стоял!
Я постоянно находилась возле Н. И., за исключением тех минут, когда забегала к ребенку. И вот как-то, придя от Юры, я не застала в нашей комнате Н. И., что меня насторожило. Я заглянула в кабинет и увидела: сидит он перед письменным столом, в правой руке револьвер, левым кулаком поддерживает голову. Я вскрикнула, Н. И. вздрогнул, обернулся и стал меня успокаивать:
— Не волнуйся, не волнуйся, я уже не смог! Как подумал, что ты увидишь меня бездыханного… и кровь из виска, как подумал… лучше пусть это произойдет не у тебя на глазах.
Мое состояние в этот момент невозможно передать. А теперь я думаю, легче было бы для Н. И., если бы в тот миг оборвалась его жизнь.
Мы перешли из кабинета в нашу комнату. По дороге Н. И. взял с книжной полки стихи Эмиля Верхарна. Обессиленный от нервного напряжения и бессонных ночей, он сразу лег и прочел мне стихотворение «Человечество»:
То кровь от смертных мук распятых вечеровПурпурностью зари с небес сочится дальних…Сочится в топь болот кровь вечеров печальных,Кровь тихих вечеров, и в глади вод зеркальныхВезде алеет кровь распятых вечеров…Вы новые Христы, вы пастыри сердец,Спасающие мир страданьем и любовью,К кристальным берегам ведущие овец!Распяты на небе и, истекая кровью,Вещают вечера всему, всему конец,Голгофу черную и их шипов венец!Голгофа траура… В ней вечеров распятыхСочится тихо кровь из облачных одежд…Прошла, прошла пора сверкающих надежд,И в топь сырых болот, зияющих, заклятых,Сочится тихо кровь, кровь вечеров распятых!
— Вот она, кровавая история человечества! — произнес Н. И. слабым голосом.
