Две жизни Пинхаса Рутенберга - Пётр Азарэль

Жаботинского в лицо он не знал и в гостинице, какую тот назвал в своём ответе, обратился к итальянцу в униформе.

— Я разыскиваю корреспондента русской газеты. Вы не подскажете, в каком он номере?

— Вы имеете в виду, наверное, Жаботинского? — ответил служащий вопросом на вопрос. — Он проживает в номере 23, на втором этаже.

— Спасибо.

Дверь открыл молодой крепко сложенный человек невысокого роста.

— Пинхас Рутенберг, — представился он, входя в довольно обширную комнату с открытым окном, выходящим в сторону моря.

— Вольф Евнович, — произнёс Жаботинский. — Вольф в переводе «волк», а на иврите означает «зеэв».

— Я знаю, — сказал Пинхас. — Учу язык в редко выпадающие у меня свободные часы.

— Так чем вызвано Ваше желание встретиться со мной?

— Мы с Вами, Зеэв, занимаемся одним и тем же делом — созданием Еврейского легиона. Хочу предложить Вам объединиться и работать вместе.

— Я слышал, у Вас сильные связи в европейских правящих кругах. Кроме того, Вы подали петицию Эдварду Грею.

— Верно. А в Италии я основал общественный комитет «Pro causa ebraica».

— Это впечатляюще, — с искренним восхищением произнёс Жаботинский. — Я читал о нём. Недавно в Риме состоялся конгресс. А Вы знаете? Вчера произошло событие, значение которого будет со временем только расти и крепнуть. Я получил от моего друга Трумпельдора телеграмму.

Он протянул Рутенбергу лист бумаги с наклеенными на нём полосками. «Предложение Максвелла принято», — прочитал он про себя.

— Следовательно, английское правительство утвердило создание легиона, — обрадовался Пинхас. — Несколько дней назад я получил телеграмму подобного содержания от Ротшильда. Поэтому я и попросил Вас о встрече.

— В Египте полным ходом идёт формирование отряда из шестисот пятидесяти человек, — сообщил Зеэв. — Английский закон запрещает принимать в британскую армию иностранных добровольцев. Поэтому её представители предложили сформировать из еврейских волонтёров транспортное подразделение. Его назвали «Сионский корпус погонщиков». Возглавляет его полковник Паттерсон, а его заместителем назначен Иосиф Трумпельдор.

— Первая ласточка, — удовлетворённо заявил Рутенберг. — Но это очень мало. Хорошо бы создать корпус количеством тысяч сорок. Поэтому я здесь. Одному потянуть такую махину очень трудно.

— Согласен. Это необходимо обсудить. Создать контингент, — начал развивать свою мысль Жаботинский, — по-моему, дело возможное. Молодёжь в Англии и Франции пойдёт за нами. В нейтральных странах сейчас скопились тысячи, по большей части выходцы из России. В Америке их тоже много, в основном русских евреев.

— Лучший партнёр для нас, конечно, Англия, — рассудил Рутенберг. — Но это не значит, что единственный. Италия рвётся в бой и скоро сорвётся. Она заинтересована отвоевать у Австро-Венгрии побережья Средиземного моря. Но ещё важнее Франция. Она уже пять столетий мечтает овладеть Сирией и Палестиной.

— Поэтому, Пинхас, нужно действовать повсюду, и в Лондоне, и в Париже, и в Риме.

— В Риме, я думаю, мы будем работать вдвоём, — предложил Рутенберг. — А потом придётся разделиться.

— Я всё равно являюсь корреспондентом газеты в Европе. Так я займусь Лондоном и Парижем. Я не вижу другой возможности.

— Ну что ж, тогда я отправляюсь в Америку, — произнёс Рутенберг. — Во Франции и Англии я достаточно поработал.

— Рад, что мы договорились, Пинхас. У меня тут припасена бутылка хорошего вина. Предлагаю выпить за наш союз.

На столе появились два стакана, горсть фиников и печенье. Зеэв умело раскупорил бутылку и разлил красное вино по стаканам. Потом посмотрел на Рутенберга, блеснув стёклами очков. Его дружелюбие и интеллект импонировали и вызывали у Пинхаса симпатию и доверие. Он сознавал, что сделал правильный шаг, договорившись о встрече и придя к согласию с этим человеком, горевшим той же страстью спасения их преследуемого народа. Они выпили вина и закусили необильной снедью.

— Когда отправимся в Рим? — спросил повеселевший Рутенберг.

— Завтра утром. Поезд отходит в девять, — ответил Жаботинский. — А пока мне нужно закончить и отправить в Москву корреспонденцию о еврейском отряде. Сегодня ведь добавилось много сенсационного материала. Я начал писать её ещё в Александрии.

— Интересно будет почитать, — произнёс Рутенберг.

Он пожал Зеэву руку и пошёл устраиваться в гостиницу на одну ночь. Вечером они снова встретились в ресторане на террасе, овеваемой свежим морским бризом.

3

Уже месяца два, как Рутенберг приступил к важному для него труду. Он страстно желал высказаться по вопросам, ставшим здесь, в охваченной войной Европе, смыслом его существования. Он писал о своём духовном переломе на русском, потому что хотел обратиться именно к русским евреям, к которым принадлежал сам. Это была и исповедь вернувшегося к своим корням еврея, и призыв к его многочисленным соплеменникам. Он вспомнил, как ему, юноше из украинского местечка, пришлось преодолевать «процентную норму», чтобы получить высшее образование и право на жительство вне черты оседлости. «И вот, окунувшись в жизнь большого города, оторванный от отчего дома, — писал он, — я обнаружил внутреннюю потребность, которая росла и ширилась во мне с детства, там, в еврейском гетто, — потребность протеста и борьбы против угнетения. И тогда я пополнил лагерь русских революционеров и служил ему верой и правдой». С детства чувствовал он несправедливость по отношению к евреям, но, оказавшись в революционной среде, отдалился от зова страданий своего народа, и стал космополитом, русским