Ральф Ингерсолл - Совершенно секретно

Дело было верное. Но когда настал день премьеры, 23 марта, Первая американская армия Ходжеса уже больше двух недель находилась по ту сторону Рейна, перейдя его по Ремагенскому мосту, а Паттон с боями переправился ниже Франкфурта, разгромив всю немецкую армейскую группу «Б» на левом берегу и захватив множество пленных.

Дело было верное для англичан. Но не прошло и двух недель после форсирования Рейна войсками Монтгомери, как американская Девятая армия форменным образом сбежала из-под его командования и оправдала это беспримерное нарушение дисциплины тем, что образовала северную клешню в самом блистательном маневре окружения за всю вторую мировую войну, да, пожалуй, и за всю вообще военную историю. И в то время как танки Монтгомери, согласно предсказаниям, увязли в болотах сразу же за Рейном, Ходжес и Паттон, соединившись, прошли через Франкфуртский проход, выполняя обещание, данное за столом конференции год тому назад. А за франкфуртским проходом лежала вся Германия, ворота которой теперь были распахнуты настежь, — и это означало конец войны.

Что же касается Союзного верховного главнокомандующего Эйзенхауэра, то он всю весну был занят тем, что оформлял победы, одержанные без его ведома. Брэдли, весьма предусмотрительно, писал свои донесения только посла того, как бывал решен исход боя. Так, например, когда мы взяли Ремагенский мост (вопреки специальному приказу СХАЭФа очистить весь левый берег Рейна, прежде чем предпринимать попытки форсирования, где бы то ни было), Омар по телефону сообщил об этом Айку, как только удостоверился, что солдаты Ходжеса уже находятся на другом берегу. И Омар охотно предоставлял Айку сообщать в Лондон и Вашингтон об этих успехах, как о своих собственных, — в конце концов, это было его право как верховного главнокомандующего; лишь бы только он сообщало них не раньше, чем Омар подготовится к новому удару по фрицам. А удары следовали непрерывно, один за другим.

Перелом в погоде наступил около середины февраля. В одно прекрасное утро мы проснулись и увидели, что уже весна — теплая, мягкая весна. Мы думали — может быть, это так, случайная оттепель на день, на два; но погода установилась прочно. Зима выбыла из строя — до следующего года.

За две недели дороги тоже выбыли из строя. Мы перевели свою главную квартиру из Люксембурга в Намюр, в Бельгию, чтоб быть ближе к центру армейской группы; и когда мы теперь поехали назад в Париж, оказалось, что длинные прямые дороги, построенные, вероятно, еще римлянами, стали непроезжими даже для джипов. Макадамовое покрытие треснуло посредине, и края трещин задрались кверху на фут или два, а песчаное основание превратилось в густую, вязкую кашу. Тысячи военнопленных работали на дорогах, заделывая камнями образовавшиеся глубокие щели; местное население целыми деревнями выходило помогать.

Некоторые магистрали, по которым шел подвоз к фронту, пришлось совсем закрыть, на других скорость езды была ограничена двадцатью милями в час. Надо было долго ждать, пока все кругом подсохнет, но теплый воздух помогал делу, а главное, людям стало легче, прекратились болезни, связанные с зимними холодами. Впрочем, от сырой холодной грязи многие еще страдали окопным ревматизмом.

Все снабжение войск, перешедших в наступление на Рейнскую низменность, шло теперь по тем немногим дорогам, которые не совсем еще развезло. В районе Западного вала дороги были в таком скверном состоянии, что проехать на джипе несколько миль подряд считалось событием. Когда мы миновали холмистую пограничную зону, Рейнская низменность показалась нам раем. Не то чтобы грунт здесь был крепче, но ему не пришлось в течение целой зимы выдерживать многотонную нагрузку американских военных машин, как в Бельгии и Франции. Держась середины дороги, можно было гнать на полную скорость.

Мы уже повидали разрушенные города в Нормандии, — кто забудет Сен-Ло, где не осталось ни одной целой стены! — но в тех городах Рейнской низменности, которые приняли на себя первый удар, картина разрушений оказалась еще страшнее. Уже в Аахене, вспоминая Сен-Ло, мы с удовлетворением смотрели на длинные, сплошь выгоревшие кварталы, а Юлих и Дюрен были буквально сравнены с землей. В них только и осталось, что улицы, которые можно было расчистить бульдозерами и приспособить для движения. По сторонам этих расчищенных каналов были одни сплошные развалины, и в них вились пучки телефонных проводов.

Но за обращенными в прах Юлихом и Дюреном лежали совершенно нетронутые немецкие деревни. По-видимому, после прорыва первой линии обороны танки шли дальше без единого выстрела. Одно обстоятельство особенно поразило нас после Франции: как мало снаряжения немцы бросали по дороге. Мы сначала решили, что им удавалось брать его с собой, но вернее, что им просто нечего было оставлять.

Деревни Рейнской низменности были первыми «нормальными» деревнями, которые мы увидели в Европе. Во Франции есть немало городов, не пострадавших от военных действий, но в тех, где нам пришлось побывать, непременно находилось несколько домов, разрушенных если не в эту кампанию, то еще в 1940 году, когда в них вступали немцы. В то время немецкая авиация полностью господствовала в воздухе, и она позаботилась о том, чтобы в каждой деревне упала хоть одна бомба — для острастки жителей. Наконец, даже те деревни, которые не пострадали непосредственно от бомбардировки, казались мрачными, запущенными и печальными. Прирейнские же деревушки, напротив, были чистенькие и нарядные. Французы намучились, наголодались, зимой намерзлись. Немцы дышали здоровьем. Видно было на глаз, что они сосали кровь всей Европы и жирели от нее.

Встречали тут американцев вполне дружелюбно. Видимо, слух о том, что американцы не похожи на свирепых дикарей, какими их изображала немецкая пропаганда, успел опередить нас. Крестьяне рассказывали, что отступающие солдаты, проходя через деревни, советовали им не слушать приказов наци и не оказывать союзникам сопротивления. Вообще моральное состояние немецких войск на Рейнской низменности явно оставляло желать лучшего. Так, давно уже стало привычным, что солдат, придя на побывку с Восточного фронта, поддавался уговорам домашних и дезертировал. Когда представители «Вермахта» являлись за ним, его и след успевал простыть.

На нашем фронте царила порядочная неразбериха. Подвижные колонны, врезавшиеся в Рейнскую низменность, перепутались так, что даже на аккуратно размеченных картах штаба армейской группы трудно было разобраться в обстановке. При взгляде на равнину, за которой на горизонте вырисовывались шпили Кельна, казалось маловероятным, чтобы даже дивизионный командир сумел точно представить, где, собственно, находится его дивизия. У каждой американской военной машины имеются спереди и сзади знаки с номером и шифром части. На любой дороге мы встречали машины, по крайней мере, из десяти различных частей. Некоторые заехали чуть не за сто миль сто своего командного пункта.