Михаил Одинцов - Преодоление

― Экипаж, говорит командир, слушать меня внимательно… Наблюдая ракетоносцев, уходящих с боевого курса к берегу, я сейчас вспомнил Отечественную и летчиков-североморцев, не вернувшихся с задания из моря. Почтим их память минутой молчания. Я выполню вираж. Пусть он будет подобен венку из живых цветов, опущенному на воду в их честь, в честь Бориса Сафонова ― первого дважды Героя Великой Отечественной войны, сбившего в своем последнем бою три фашистских самолета…

Закончив вираж, Иван Анисимович заставил себя оборвать нить воспоминаний.

― Экипаж, истории достаточно. Пусть она живет в нас как наша жизненная опора… Всем за работу. Выхожу на внешнюю связь… Корабль-контроль, я самолет-контроль, вошел в зону полигона для уточнения результатов удара. Как меня слышно?

― Я ― полигон, слышу хорошо. Вас вижу. Учебный огонь запретил. Результат положительный.

― Прошу разрешения на снижение, хочу визуально осмотреть цель.

― Разрешаю. Выставить на высотомер давление в районе цели семьсот сорок пять миллиметров.

― Давление принял. Высота полета сто метров. Показания барометрического и радиовысотомера одинаковые.

― Командир, говорит штурман, вправо четыре градуса. Цель будет по левому борту, триста метров в стороне.

― Понял. Спасибо.

Впереди показались корабли охранения, а среди них, в глубине мишенного построения, ― главная цель… Все как на войне. Хорошо, что сегодня бескровная. Через несколько десятков километров Иван Анисимович увидел на воде и главное сооружение полигона ― щит с буксиром.

Маленький пароходик-работяга старательно тянул на длинном тросе мишень, в которой виднелись две дыры ― два прямых попадания. Генерал улыбнулся: "Два попадания в борт условного корабля на таком расстоянии. А если бы в головках этих ракет был не песок, а взрывчатка? Какая плавающая посудина может выдержать такой удар?"

― Корабль-контроль, все понятно. Пошел домой. Спокойного моря и счастливой швартовки.

― Я ― полигон. Желаю пилоту мягкой посадки на базе.

Сохатый устанавливает двигателям номинальную мощность и уводит машину вверх.

Вскоре голубой простор перечеркивается темной полосой, позже вырастающей в берег. Твердь земли вносит в души членов экипажа новое самочувствие, дает реальную опору: впервые за несколько часов полета люди ощущают себя не над расчетными широтами и долготами, а над достоверным местом земного шара.

Самолет идет курсом на аэродром.

Слева тундра. Справа море.

Разглядывая землю, Иван Анисимович не перестает удивляться непрерывной сменяемости ее оттенков. Одно и то же место кажется сначала зеленым, а чуть позже ― синим. Еще мгновение ― и синий цвет превращается в желтый, который уступает место коричневому. Самолет Сохатого снижался. И чем меньше становилась высота, тем подвижнее жила палитра земных красок, в полной зависимости от скорости полета и угла падения солнечных лучей.

К морю глаз Ивана Анисимовича сегодня привык и уже ничего не видел в нем нового. Но это только сегодня. Завтра же в привычной работе взгляд вновь уловит что-то впервые, будет с любопытством разглядывать и заставит радоваться неожиданным открытиям и маленьким откровениям, найденным в себе, в природе, в полете, который никогда не бывает одинаковым дважды.

На земле

Часы показывали полночь.

Генерал Сохатый, стоя у окна, смотрел на большую воду залива и видел над ним, ниже сопок противоположного берега, беззвучно летящий гидросамолет ― памятник летчикам Севера.

Иван Анисимович верил часам, но за окном гостиницы не было видно ночи. Зачарованная солнцем полярного дня природа замерла в гипнотическом сне: недвижим прозрачный воздух, не колыхался на березках ни один листик, не летали птицы, не слышно ни малейшего звука. В открытое окно с улицы струилось тепло, не тревожа тюлевую штору, оно проникало в комнату, и его ласковое прикосновение Сохатый слышал на лице. От просветленности и тишины, от окружающей его успокоенности и тепла в груди Ивана Анисимовича разливалось что-то необъяснимо волнующее, и ему не верилось, что все это он видит и чувствует, находясь за Полярным кругом.

Из всеохватывающей тишины незаметно всплыл птичий месяц-май, и Сохатый мысленным взором увидел, как северная птица возвращается к своим гнездовьям: шум крыльев всю ночь мешает спать людям; дети, засыпая, видят летящую птицу и просыпаются от шума крыльев; на аэродромах с трудом выбирают время, чтобы поднять самолеты в воздух. Птица летит день и ночь, превращая тундру в птичьи острова. И тундра, как человек, живущий трудной жизнью, радуется осторожной ласке начинающегося короткого лета и птичьему крику, сочится влагой, плачет слезами речушек и ручьев, которые зимой не могут оживить никакие силы…

Время было ложиться спать, но сна не было ни в одном глазу, и Сохатый решает поехать к "Алеше", огромному монументу, возвышающемуся над городом.

Он позвонил дежурному, назвал себя и велел приготовить машину, но не выпускать из парка, пока он за ней не придет. Неслышными шагами, чтобы не тревожить спавших, Иван Анисимович вышел из летной гостиницы под светлое небо и вздохнул полной грудью. Остановившись на крыльце, он долго рассматривал растущие на каменистом косогоре низкорослые, искрученные зимними ветрами березы с ярко-зеленой, как будто только что вымытой листвой. В скрюченности стволов и ветвей, в полуобнаженных змееподобных корневищах увиделась ему их великая жизненная сила, успешно противостоящая жгучим морозам и зимней темноте. Сделав несколько глубоких вдохов, Иван Анисимович не услышал в груди воздуха, стерильная чистота лишила его вкуса и запаха. Наклонился к цветам, высаженным в длинном каменном корыте, запахов не было.

"Борьба за жизнь у берез, у цветов и травы, ― подумал он, ― видимо, столь изнуряющая, что источать ароматы жизни у них уже нет сил, а может быть, и нет самих ароматов, потому что нет на них излишних жизненных соков… Чем-то сродни людская жизнь и служба в этих краях: трудно привыкнуть, еще сложнее полюбить здешнюю суровость природы, научиться преодолевать бураны и полярную ночь, чтобы в конце концов полюбить их.

Конечно, не каждому человеку такое по силам, но ведь и березовое семечко здесь прорастает, наверное, одно из миллиона".

Глубоко задумавшись, Иван Анисимович пошел вроде бы в автопарк, но ноги сами повели его совсем другим маршрутом ― к бюстам Героев Советского Союза ― летчиков Северного флота.

"Здравствуйте, побратимы и товарищи мои". Сохатый сел на скамейку и в который уже раз стал не торопясь читать надписи: воинское звание, фамилия, имя; отчество, стараясь запомнить. Подумал, что можно было бы, наверное, обойтись и без упоминания воинского звания ― оно читается на погонах. Бюст и только фамилия, имя, отчество в ряду себе подобных в этом пантеоне под северным небом выглядели бы куда более значительно ― полнее выражая общую воинскую суть этих людей ― их молодость, беззаветное служение Родине, ненависть к врагу и презрение к смерти. Генерал многих из этого ряда знал лично, помнил, кто из них жив, а кто погиб, но не делал сейчас между ними различия, считая, что герои живут до тех пор, пока их помнят. А их помнили!…