Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

«Они противопоставляют музыке Брюно свою собственную музыку! — замечает Ажальбер. — Все верноподданные меданцы взбунтовались против г-на Золя». Это был распад Меданской группы, притом значительно более глубокий, чем тот, о котором говорилось в «Манифесте пяти». Натурализм окончательно прекратил свое существование.

Золя представлял себе, что у него остается не так уж много времени, чтобы предпринимать труд, равный только что законченному, но он чувствует в себе еще достаточно сил и не собирается складывать оружия. То, что он потеряет в объеме нового произведения, нужно возместить широтой охвата. Он должен создать произведения еще более значительные, но менее объемные. Адская машина творчества неумолимо подчиняет его своему безостановочному ритму.

Сюжет «Трех городов», та новая религия, которую хочет отобразить Золя, возникла под влиянием духовного наследия Руссо и Гюго, того Гюго, который написал завещание.

В 1891 и 1892 годах он «открывает» для себя Лурд. На него произвел глубокое впечатление этот Бенарес, окруженный голубоватыми вершинами гор. А чудеса? Какой сюжет! Он собрал столько материалов, что невозможно будет ограничиться лишь одним томом. По аналогии он думает о Риме.

«Мне пришла внезапная идея: сделать два тома, один, очевидно, будет называться „Лурд“, а другой — „Рим“. В первом я расскажу о пробуждении старого наивного католицизма, католицизма золотой легенды, о необходимости веры и иллюзий, а во втором — изображу весь неокатолицизм конца нынешнего века, католицизм Вогюе и других. Высшее духовенство, папа, наконец Рим, причем Рим, старающийся подладиться к современным идеям».

Теперь часто можно видеть, как Золя в клетчатой крылатке выходит из квартиры, которую он снял у секретаря суда Делава, и направляется в Медицинское бюро. Там он встречается с доктором Буассари, директором медицинской службы, и с другими лицами. Ему показывают фотографии Бернадетта, который запечатлен «на коленях, в черной рясе, в платке, повязанном вокруг головы». Писатель беседует с членами семьи Субиру. Он прогуливается по Лурду, порабощенному теми, кто наживается на религиозных чувствах людей. Торжественные обряды и шествия трогают его до слез. Заложенное в нем великодушие расцветает в религиозной обстановке, а его суеверие сочетается с примитивной религией паломников. Кроме того, в Лурде, как в Риме и Париже, Золя снова встречает толпу, свою старую соперницу.

Так он работает, принимаясь иногда бездумно повторять молитву, созерцая странный, не вызывающий в нем враждебного чувства религиозный спектакль, спрашивая себя, оставив в стороне вопрос об откровении, в которое не верит, каким образом можно примирить Веру и Науку. Стремясь всячески постичь секреты города, он с глубочайшим интересом читает наивные народные легенды о привидениях.

«Маленькая книжка из тех, какими торгуют вразнос, плохо отпечатанная на дешевой бумаге в католической типографии; на ее голубоватой обложке изображена лурдская богоматерь, наивный образ сурового и неуклюжего милосердия».

Затем, перейдя от примитивных образов к науке, он вновь посещает Бюро по регистрации исцелений, где пахнет фенолом, снуют туда-сюда санитарки и санитары из числа добровольцев, и снова встречается там с докторами, которые сражаются с чудовищами времени, чудовищами, открытыми Шарко и Пьером Жане, — с истерией и неврозами. Он заходит в грязные магазинчики, возмущается, но тем не менее покупает и затем посылает Алексису склянку с лурдской водой для лечения глаз. Речка Гав обращается к нему на своем искрометном языке, который этот человек, привыкший к фонтанам, Роне и Средиземному морю, плохо понимает. Чистый, прохладный воздух. Золя отправляется в Гаварни. Он думает о Мон-Доре. Он ненавидел Овернь с ее минеральными водами и историческими достопримечательностями. Зато здесь ему нравится. Его успокаивает тишина гор и размеренные жалобные причитания паломников, распростертых на земле. Кажется, что его собственная печаль бытия растворяется в печали бытия всего человечества.

Цикл «Три города», несмотря на имеющиеся в нем следы натурализма с его крайностями, — произведение большой чистоты и целомудрия. Золя никогда не был До конца последовательным антиклерикалом. Об этом свидетельствует та позиция, которую он занял по отношению к своим детям. Он не только позаботится о том, чтобы Дениза получила свое первое причастие, но и поможет священнику подготовить к этому ребенка, заставив дочь хорошо выучить катехизис. Однако он не будет присутствовать на этой церемонии, ибо это могло бы означать, что он публично отрекается от своих взглядов. О, он встретит ненависть к себе, которая будет так далека от евангельского всепрощения! Это еще одно свидетельство того, что «грех эпохи» — католицизм был злобно-язвительным. Но ненависть постепенно утихнет, и папа признает, что автор «Трех городов» был чистосердечным человеком: «Он был противником церкви, но искренним и честным противником».

Сюжет этой «прекрасной книги, которая освежила на один день вечную полемику о чуде» (Клемансо) — весьма прост. Герой книги — аббат Пьер (этот доктор Паскаль, ставший священником) утратил веру. Он направляется в Лурд, чтобы попытаться вновь приобщиться к ней, а также для того, чтобы сопроводить туда свою хорошенькую соседку из Нейи — Марию, которую врачи приговорили к смерти. Проведя всю ночь в молитвах в гроте, Мария выздоравливает. Но Пьер не обретает веры, потому что он стал свидетелем ложного «чуда». Пьер любит Марию. Однако Мария в благодарность за свое исцеление поклялась связать свою судьбу только с богом. Пьер и Мария смогут любить друг друга лишь во Христе. Недурная мелодрама!

Золя часами размышлял на берегу Гав, пытаясь найти ответ на вопрос: «Что же все-таки здесь происходит?» Ведь известны же случаи чудесного исцеления. Я подразумеваю под этим исцеление от неизлечимой болезни, по крайней мере от болезни, которая кажется нам неизлечимой, например от туберкулеза. Но случается также, что после «чудес» в Лурде наступает обострение болезни. Ну и что ж из этого? Факт остается фактом: неизлечимые болезни излечиваются. Это бесспорно. Чудо как таковое, рождающееся из установленного в гроте чана с водичкой, которая никому не может принести вреда, бросает оскорбительный вызов Пастеру! Однако никто не видел, чтобы вновь выросла отсутствовавшая рука или нога! Вот это-то явилось бы настоящим чудом! Да, но если бы выросла отрезанная рука, то все стали бы верить в бога! Золя предчувствует главное возражение метафизики. «Словом, я считаю все-таки, что…»