Василий Росляков - Последняя война

Значит, не спит деревня, если баня топится. Керосин берегут люди. А чего жечь зря? Вымоются, придут из баньки и зажгут на минуту какую, перед сном.

- В самый раз попали, - сказал ездовой, - раз баня, то и после бани найдется.

- Попариться не мешает, - отозвался другой. - Так ли, корреспондент?

- Можно, - ответил Славка, и сразу как-то все мысли его свернули с главного пути на боковой, неглавный. Пар, мыло, мочалка, кадка с водой, деревянные шайки, склизкий полок, запах березовый - все это так явственно увиделось, что Славка повторил веселее: - Можно, почему нельзя.

Остановились. Сильно пахло дымком, баней. Подошли к ступенькам, к дверям.

- Люди! Есть люди? - крикнул один и постучал кулаком. Никто не отозвался. Может, все вымылись давно, да огонь забыли потушить? Опять постучали, поднялся ездовой по ступенькам, дверь попробовал, - нет, заперта изнутри. Еще подождали. И тут голос женский:

- Ктой-то? - пропел и затаился.

- Не повезло, бабы тута, - сказал ездовой, спрыгнул с порожка и в дверь крикнул: - Мы тута, мы!

- А кто вы? - наперебой отозвалось уже несколько голосов, уже посмелей, с вызовом.

- "За власть Советов" мы!

Голоса за дверью словно бы обрадовались, загомонили, зашептались, выделился один:

- Дак чего надо? - Притихли, ждут.

- Ничего не надо. Хотели скупаться, вот чего.

- А ты, дядька, женатый аль холостой?

- Я б тебя женил, да дверь закрыта, не достанешь.

- А мы откроем.

- Старый я, у нас молодой есть, корреспондент. - Ездовой плечом поддел Славку, засмеялся в бороду. - Может, пойдешь к бабам, корреспондент?

Там зашушукались, сдавленно захихикали, затолкались перед самой дверью. И дверь приотворилась, высунулась длинноволосая голова.

- Давай, дядька, корреспондента. Где он?

Дверь снова прикрылась, но задвижка не щелкнула. Хохот оттуда, крики подзадоривающие, давай, мол, где он, корреспондент, забоялся, скушаем его, ничего не оставим.

Проводники уже было собрались к саням, вполоборота переговаривались, ладно, мол, почесали языки, хватит, поехали. А тут, когда приотворилась дверь, голова высунулась с голой рукой, тут мужики опять пошли озоровать.

- Ну, валяй, корреспондент, зовут же, неужто в самом деле забоялся?

И что случилось: Славка снял автомат, передал ездовому и шагнул к ступенькам, стал подниматься под одобрительный гул проводников. Он поднимался по ступенькам с намерением вроде бы шутейным, подняться, взяться за дверную ручку и - назад, пошутил вроде, поозорничал в духе момента, как все сейчас, - и там, за дверью, и тут, на снегу. И поднялся, за ручку взялся, но не повернул назад, а толкнул дверь, и она открылась внутрь, и женские руки быстро втащили его за полушубок. Мелькнули в розоватом свете мокрые тела и скрылись. Один остался Славка в предбаннике. Можно бы и закончить игру, выскочить отсюда и посмеяться после. Но Славка не сделал этого: как заговоренный, он стал разоблачаться, полушубок снял, сапоги и так далее. И открыл дверь из предбанника в баню, вошел туда. Туман стоял там непроглядный, на раскаленные каменюки только что плеснули холодной водой; спустя минуту Славка стал различать в тумане женские тела, сразу увидел всех, никого отдельно, они двигались, словно бы плавали в воде, - бабы, девки, старухи, и все гомонили, кричали, пересмешничая, ойкали, ахали. И Славка, так отважно и самоотверженно, так бездумно переступивший порог, вдруг растерялся от этого крика и гомона, от этих голых, неприкрытых, открытых женских тайн, от этих темных сосков, грудей, животов, ног. Он понял, что он наделал, что с ним сотворила его собственная дурость. Он не знал, куда девать руки, куда деть самого себя, чем и что прикрыть в себе, тыкался то в одну сторону, то в другую, а скрыться было некуда.

Кричали, визжали, хохотали молодые, а старухи прятались под навес высокого полка парилки, потом крики стали осмысленней, можно было уже разобрать что-то.

- Девки, Мотя, ты, Татьяна, чего глядите, водой его, водой, чего глядите, надо его водой, холодной, ну-ка шайку, Моть, набери шайку...

- Да куда ж ты льешь-то, не на спину, спереди надо, спереди, окатить его надо.

Одна зашла спереди, вывалила на Славку шайку холодной воды, пресеклось дыхание. Растерянный, стоял он нагой перед нагими, как молодой бог, а вокруг заливались эти косматые русалки, бесстыжие и словно пьяные.

- Дурехи бессовестные, - это старуха вмешалась из-под полка, - чего разорались, чего малого мучаете, возьмите вон мочалку да помойте, спину потрите малому, а то чертоломничают, зубы скалют.

Тут и правда подошла смелая, на плечо Славке руку положила.

- Ну-ка давай сюда, к окошку, повернись. - Она вылила на него шайку горячей воды, стала намыливать спину, мочалкой тереть, молодыми сильными сосками то и дело задевала Славку, вертела его в одну, в другую сторону, чтоб удобнее было мылить, тереть, обмывать покрасневшее тело, кричала на подружек, они подавали ей то воду, то мыло, то принимали от нее порожнюю шайку. Теперь вокруг вроде все пришло в прежний порядок, все занялись прерванным делом своим, поглядывая, конечно, в сторону окошка, где был Славка. И он сам понемногу приходил в себя, дышал ровно, но в висках стучало сильно.

Управилась эта смелая, навела ему еще воды, поставила перед ним на скамью.

- Теперь вот голову помой, сам мойся.

Славка послушно сделал, что сказано было, потом сказал спасибо и, опять не зная, чем себя прикрыть, стал отступать к дверям, провожаемый пересмешками, шуточками, просто немыми пристальными глазами из влажного тумана. Оттуда же, из тумана, голос перебил других:

- Девки, а зовут-то как его? Как зовут тебя?

- Слава, - сказал Славка от дверей.

- Ты ж гляди, Слава, не лезь там куда не надо, не дай бог, такой молоденький, поберегись маленько.

Славка прикрыл за собой дверь, уже ничего больше не слышал.

Опять выскочила та смелая.

- Господи, да не стесняйся ты, красна девица. - Она слишком открыто, слишком смело прошла мимо, достала полотенце. - На вот, а то мокрый выскочишь, простудишься. Эх ты, - вздохнула как-то грустно, отбросила с плеча мокрые волосы, глазами окинула парня на прощание и скользнула за дверь.

Быстро оделся Славка, вывалился на ступеньки.

- Живой! Ты ж гляди, живой и весь целый.

В санях долго потешались над ним проводники.

- Как же ты там? Во корреспондент, отмочил.

- Ну как, ну что, скажи?

- Ничего, помылся.

- И спину терли?

- Терли.

- Кто ж тер?

- Одна какая-то, очень хорошая. Вообще очень хорошие женщины.

- Ну, дает корреспондент. Хорошие. Они хорошие... гм, гм.

- А того? Ничего? Как они?

- Чего того. Ничего.

Тогда один сказал:

- Мы тут, знаешь, подумали, а чего это мыться его послали, не того, не перед... несчастьем каким?