Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека

Товар получил, спустил с рук, а похуже кое-как кому размотал и остался чист молодец. Пошел в услужение и кое у кого пожил. У кого год, у кого и того менее. А парень был скромный и с совестью.

В настоящее время судьба как будто ему улыбнулась благодаря Федору Ивановичу Колесову], который был хороший приятель его покойного отца Семена Васильевича.

И вот он по просьбе Колесова, который находится управляющим в книжном магазине у Алексея Сергеевича Суворина, поступил приказчиком туда же. В настоящее время я не знаю, живет он там или нет.

Номер пятый: рядом с Семеном Васильевичем торговал его двоюродный брат Иван Андреевич Ваганов. Как старший брат он был хозяином, и у него помощниками были его два родных брата — Николай Андреевич и младший Осип Андреевич. Они торговали книгами преимущественно на иностранных языках. Особенно Иван Андреевич любил французские, и не какие-нибудь, а редкие, дорогие, как то кепсики[320] и другие с гравюрами. И цены он давал хорошие. Хотя покойный Н. И. Свешников и писал [в очерке] «Петербургские книготорговцы-апраксинцы и букинисты», помещенном в «Историческом вестнике», 1897, июнь, т. LXIX, что Иван Андреевич помер в 1850 году, но это неверно. Он помер гораздо позднее, так как я имел с ним дела.

Раз утром ко мне в мою лавочку приходит лакеи и говорит:

— Что, вы покупаете книги?

— Покупаю! — отвечаю я ему.

— Так сейчас пойдем со мной. Барин едет за границу и хочет продать лишние книги. У нас их много.

— А далеко ли вы живете?

— Близ Синего моста, на Морской, угольный дом на Мойке. (Теперь там на углу кирка[321], а тогда не было).

Мы пришли. Выходит господин, высокого роста, пожилой, с усами, и говорит:

— Вы книгопродавец?

— Точно так, ваше сиятельство!

Господин этот был граф Гурьев[322], как я узнал впоследствии.

— Вот в этом шкафе книги, которые я хочу продать, посмотрите.

Он отворил дверцы у шкафа Я стал смотреть. Книги были все почти на французском языке, преимущественно кепсики с гравюрами, золотообразные.

Граф в это время вышел в другие комнаты.

Книги были что называется антик[323], сердце у меня бьется, как птичка в клетке. «Ну, — думаю, — удастся ли мне купить?»

Времени прошло с полчаса. Вдруг выходит граф и говорит:

— Ну, сколько вы дадите за эту полку в самом верху?

— А сколько вы желаете взять?

— Рублей 60. Я менее не возьму.

И за 50 рублей мы сторговались.

— Приходите завтра, в это время. Я еще отберу.

Я пришел наутро и еще купил на 40 рублей, отдал деньги и хотел уходить. Но граф остановил меня и говорит:

— А что вы дадите за эти книги? — и, отворив в самом низу деревянные дверцы, показал рукой. Я думал, что это переплетенные газеты — «Пчела», издаваемая Гречем[324]. Взял книгу, развернул, смотрю: гравюры с описанием.

— Знаете, что это? Это «Венецианская галерея» на французском языке. Это вещь очень и очень дорогая. Тут тридцать томов и около трех пудов весу. Сколько вы можете дать за нее?

Я стал в тупик и не знаю, что и давать.

— Хотите нажить деньги — менее 200 рублей не берите, а я с вас возьму сто рублей и менее ни копейки.

— Ваше сиятельство, возьмите 80 рублей.

— Менее ни гроша. — И граф захлопнул дверцы.

Сердце во мне и щемит, и дрожит, и трепещет, и радуется, и, вместе, как-то болит. Вещь, которую я вижу в первый раз в жизни, вещь серьезная, дорогая. Если я упущу — сейчас же найдутся охотники и купят. И, нисколько не медля, с купленными книгами, сел на извозчика и марш в рынок. Привез и прямо к Ивану Андреевичу. Он немного стал и смотрит на них. И мы сторговались за 60 руб. Слава богу, я нажил 20 руб.

Я и говорю ему: так и так, Иван Андреевич, я торговал у барина полную «Венецианскую галерею» в переплетах, на французском языке.

— А сколько просят?

— Сто рублей, — отвечал я.

— А хороший экземпляр?

— Совершенно чистый, как из печати.

— Отчего ж ты не купил?

— Да денег у меня мало, не хватает.

— На вот тебе сто рублей и немедленно привези прямо ко мне. Слушай же, не продай кому другому.

— Сохрани бог. Я же не свинья какая-нибудь.

— Ну то-то же. Марш, не прозевай.

И на счастье я застал графа дома. Я отдал деньги, книги завязал в три пачки и через час привез в рынок. Иван Андреевич ждал и, увидав меня с книгами, задрожал. Развязав и пересмотрев тома, листы и гравюры, остался вполне доволен.

— Ну, Гриша, теперь пойдем в трактир, попьем чайку и поговорим.

В трактире заказали чай, селянку и себе Иван Андреевич потребовал маленький графин водки (я в то время вина не пил).

— Ну, сколько, Гриша, ты хочешь барыша за эту «Галерею»?

— Вы, Иван Андреевич, знаю, меня не обидите, — ответил ему я.

— Вот тебе 25 рублей, впрочем мало, даю тебе 30 рублей барыша и угощенье мое. Извини, больше не могу.

Я получил деньги, напился чаю и ушел. После того я всегда иностранные книги продавал ему. Дряни они не покупали. Иностранными книгами это были первые торговцы во всем рынке. Любил он книги итальянские, латинские и на восточных языках: арабские, турецкие, персидские.

Сам Иван Андреевич находился в лавке мало, а торговали братья. Николай Андреевич здоровьем был плох, а торговал более один Осип <…>.

Когда Дмитрий Федорович овдовел, а на первой жене он был женат в деревне, спустя год он задумал жениться вторично в Петербурге и позвал на свадьбу многих книжников, в том числе и Ивана Андреевича. Свадьба была шикарная, всего было вволю. Иван же Андреевич любил выпить всласть. Любил он более всего коньяк. Он, порядочно охмелевши, за столом вспотел и расстегнул сибирку[325], которую носили тогда все торговцы. В кармане его жилетки были золотые часы и через шею была золотая же тяжелая цепочка. И когда он, пошатываясь от выпитого вина, собрался домой, и на него надели дорогую енотовую шубу, то какие-то негодяи, заметив его состояние, взялись проводить его домой, посадили на извозчика и дорогой сняли с него часы, оборвали цепочку, вытащили из сибирки бумажник с деньгами, сняли шубу, бобровую шапку и бросили дорогой в Щербаковском переулке.

Вероятно, он кричал и боролся с негодяями, то его вдобавок избили, а в Щербаковском переулке в то время на крики и драки не обращали внимания, потому что скандалы были беспрестанно, каждую ночь. В то время в этом переулке было более десяти увеселений, т. е. публичных домов. Подняли Ивана Андреевича без чувств и отправили в часть. Наутро частный пристав стал его спрашивать, как было дело и кто его ограбил.