Иван Гребенюк - На далеких рубежах

Он поднялся, чтобы подойти ко мне. Я вскинула ружье, взвела курок. "Не лезь, гадина, застрелю", -- предупредила я.

Как я тогда не нажала на спусковой крючок -- сама не знаю. Только вижу: хоть и пьян он, но понял, что со мной шутки плохи. Уселся на свое место у огня и больше уже ко мне не приставал.

Молчал он, молчал и отчим. А я сидела, держа палец на спусковом крючке. И что бы в этот момент выскочить из хижины, встать на лыжи и помчаться куда глаза глядят... Так нет, струсила, испугалась ночи, подумала, что как-нибудь да выкручусь. Просижу до рассвета, а там -- уйду...

Дым ел глаза. Хлопьями пушило оконце хижины, шумела тайга. Собрав в мешок свои пожитки, Антон отодвинулся от огня, расстелил кожух и улегся. Рядом примостился отчим. Я подождала немного, решила, что они заснули, и тихонько достала из своего мешка сухари -- голод мучил меня. Сидела, грызла сухарь. Постепенно одолевала усталость. Веки мои начали смыкаться и, как я ни прогоняла сон, он все же сковал меня. Вдруг слышу, кто-то подбирается ко мне. В нос ударил запах самогонки и табака, отвратительный, нестерпимый. Я пыталась закричать, но потная ладонь зажала мне рот.

Смрад, рычание. Будто не человек, а дикий зверь напал на меня. Вырвавшись, шарю по полу и не могу найти ружье. Ползу к отчиму. "Отец!" -кричу. Не слышит или притворяется, что не слышит. Неожиданно натыкаюсь во тьме на его ружье. Взвожу курок.

В это мгновение в печурке вспыхнула сухая листва, и я увидела Антона. В руке у него был нож. "Моя или ничья", -- прошипел он, приближаясь. Вот-вот ударит... "Ну?" -- спрашивает. Не помню, как я нажала на спусковой крючок. Антон как стоял, так и рухнул навзничь. По лицу потекла кровь.

Я выскочила из хижины, встала на лыжи и понеслась, сама не зная куда. К счастью или к несчастью, я миновала горы, где, вероятно, так бы и погибла. Выбралась на равнину. Шла день, ночь, не встретив ни одного селения. Неожиданно вышла на дорогу. Присела отдохнуть. Показался грузовик. Попросилась в машину, и шофер привез меня в село Каменку. Там продала ружье -- я ведь была без копейки денег. Вскоре я узнала, что за Холодным Перевалом есть аэродром, где можно устроиться на работу. Так я очутилась в авиационном городке. -- Нина помолчала, потом подняла на Телюкова глаза: -- Теперь ты знаешь все: я убила человека... Рано или поздно меня разыщут и арестуют. -И, не выдержав, она горько разрыдалась.

Нина плакала, уткнувшись головой в подушку, а Телюков, который в полете в самой сложной ситуации мог в любое мгновение найти правильное решение, теперь не находил его. Он успокаивал Нину, но не знал, что сказать, что посоветовать и как вообще отнестись ко всей этой истории. Конечно, Нина не могла не обороняться. Этот мерзкий тип, безусловно, ударил бы ее ножом. Но факт остается фактом: на ее совести смерть человека, каким бы подлым он ни был.

Невозможной и невероятной казалась ему мысль о том, что Нину будут допрашивать, вызывать в суд. Нину, которая стала для него родной, сберегла для него самое святое, чем владеет девушка, -- свое достоинство и честь. А как бы он повел себя на ее месте? Вероятно, так же. Да и как может быть иначе?

-- Успокойся, Нина, -- наконец сказал Телюков. -- Вдвоем мы что-нибудь придумаем. Твоя судьба -- это теперь и моя судьба.

-- Нет, нет, я не допущу, чтобы ты страдал из-за меня, не спал ночами, прислушиваясь к каждому шагу не лестнице... Я уйду.

-- Куда? Ну куда ты уйдешь? Я не пущу тебя. Я буду за тебя бороться! Сегодня же, а если сегодня меня не отпустят, то завтра мы распишемся. У тебя будет моя фамилия, и пусть тогда ищут...

Он считал, что это наилучшее решение, которое только может прийти в голову здравомыслящему человеку. Ему и невдомек было, что Нина не имеет ни паспорта, ни метрики, что она устроилась на работу как местная жительница, представив прошлогоднюю справку из школы.

Кое-как успокоив Нину, он попросил ее остаться дома до его возвращения, собираясь вернуться к обеду.

-- Мы это дело еще раз обмозгуем, обдумаем как следует. Не падай духом. Я уверен, что все будет хорошо.

Но Телюков был летчик. И не просто летчик-истребитель. Он был перехватчик. Неожиданно его подняли по тревоге в воздух, и штурман-оператор повел его вдоль границы на север. Далеко позади остался Холодны Перевал. Телюкова посадили на запасном аэродроме, где он должен был дозаправить самолет горючим, воздухом, кислородом.

Самолет дозаправили, но назад не выпустили. В районе аэродрома поднялась бешеная пурга. Закрутила, завертела, закрыла белый свет. Мело сверху, мело снизу. Самолет поставили на прикол, а летчика отправили в гарнизонную гостиницу.

Это был небольшой финский коттедж, один из тех домиков, которые можно встретить в каждом авиационном гарнизоне. Они и поставлены главным образом для летчиков-перехватчиков, чтобы те имели возможность отдохнуть после полета, а то и пересидеть непогоду. Гостиницами эти домики назывались, конечно, условно. Там от летчика не требовали платы, там не было номеров. Однако каждая такая гостиница имела свое название. В одном гарнизоне это был "Люкс" (считай, гостиница заброшенная и грязная), в другом -- "Золотой рог" (не иначе кому-то попалась бутылка с этикеткой такого названия), а в третьем -- еще как-нибудь в этом роде. Названия давали сами летчики, большей частью весельчаки, жизнерадостные, не лишенные чувства юмора люди.

Гостиница, в которой очутился Телюков, носила название "Белка". Летом, по рассказам летчиков, здесь жил этот хорошенький зверек. Ухаживала за ним заведующая -- тетушка Прасковья. Белка была совсем ручной, садилась летчикам на плечи, брала из рук лакомства и любила спать в теплом шлемофоне... Однажды летчик-офицер купил ее для своего сына и взял с собой в самолет. На маршруте грозовая облачность загнала летчика в стратосферу, и бедное животное задохнулось от недостатка кислорода.

В честь этой белки, первой поднявшейся в стратосферу и ставшей жертвой техники двадцатого века, летчики и назвали гостиницу ее именем. Так она и значилась во всех списках квартирно-эксплуатационной части -- "Белка".

Пурга свирепствовала несколько дней. Напрасно Телюков бунтовал, убеждая местное начальство, что он и не такие бури видел в Каракумах. Его не выпускали. Лишь спустя пять суток возвратился он домой.

Нина, как и прежде, работала в столовой -- ничего страшного с ней за это время не произошло. Телюкова она встретила хотя и сдержанно, но с искренней радостью. Обещала сразу же после работы прийти. Казалось, за эти дни после своей исповеди она немного успокоилась, горькая складка возле губ исчезла, девушка похорошела, посвежела.

Поужинав, Телюков направился домой.

В городке ярко переливались вечерние огоньки. Неподвижно стояли запорошенные снегом деревья и строения. Из ДОСа долетала музыка. Звуки рояля среди дикой тайги -- до чего ж они казались нежными и волнующими! Какие-то смутные воспоминания прошедшей юности так и брали за сердце. Кто ж это мог играть?