Эндрю Ходжес - Игра в имитацию

Да и, по правде говоря, едва ли кому-либо разрешалось об этом думать. «Взлом изнутри» 1918 г. часто питал британских стратегов Второй мировой войны успокоительными иллюзиями о легкой победе, но он же и создал миф о предательстве, из которого выгоду для себя извлекла нацистская партия. Большой взлом в логическом управлении, достигнутый Блетчли-парком, без сомнения, повлиял на его стратегов в дальнейшем, но в этот раз масштабного воздействия не оказал. Он полностью замалчивался. Победоносные западные правительства имели общий интерес, по понятным причинам, в сокрытии того факта, что самую надежную систему связи в мире удалось одолеть.

Никто не сомневался, что так оно и должно было быть. Те, кто знали часть своей истории, поместили ее в герметичный отсек сознания, чтобы вся война стала пробелом, из которого могли всплыть только рассказы о велосипедах. Когда-то мировоззренческая концепция Блетчли увлекла некоторых людей в путешествие во времени, в мир Нашего Форда, в котором наука знала ответ на всё. Теперь они должны были вернуться в середину 1940-х годов. Некоторые, конечно, все это время боролись с мрачной реальностью 1940-х годов и по своему опыту знали, насколько трудно, практически невозможно преодолеть разрыв. Алан Тьюринг же оказался способным в большей мере, чем большинство людей, защитить себя от испытания на износ. Ему было нелегко приспособиться. И как человек, обладающий более широкими научными познаниями, чем любой другой из «людей профессорского типа», это значило особенно острый процесс раскола сознания, раздвоения личности. В день победы в Европе, 8 мая 1945 г., он отправился вместе с Робином Гэнди, Доном Бейли и Аланом Уэсли на прогулку по окрестным лесам в Полеспери. «Что ж, война закончена, теперь вы можете рассказать все», — сказал Дон полушутя, полусерьезно. «Не будьте глупцом», — ответил Алан, и больше не произнес ни слова.

«Далила» была закончена примерно в то же время, когда немцы сдались. И не было никакого особого стремления усовершенствовать ее характеристики ни для Японской войны, ни для использования в будущем. И улучшение ее базы было встречено со сдержанным энтузиазмом. Рэдли и другой инженер, Р. Дж. Холси, пожаловали в Хэнслоп для ее осмотра в некотором недоумении. В Министерстве почт разрабатывалась своя собственная система подобного рода — вероятно, основанная на Вокодере, на котором они запрашивали и получали информацию в 1941 г. Их главным убеждением было то, что трескучий выход «Далилы» был крайне неудовлетворительным и потому неприемлемым для промышленного освоения, что, собственно, было правдой. Они не выказали никакого интереса к потенциалу главной идеи, заложенной в «Далиле». Алан после того сам побывал в Доллис-хилле летом 1945 г., где описал свою систему довольно скептичному Флауэрсу.

Она была закончена, если не считать деталей — а Алан никогда не любил заморачиваться последними штрихами. Он был счастлив предоставить это занятие Дону Бейли. Тем более, что в уме он уже вынашивал новые идеи. Он несколько раз обсуждал с Доном вопрос о своих планах на мирное время, и говорил, что рассчитывал вернуться в аспирантуру Королевского колледжа и сократить свой годовой доход до 300 фунтов стерлингов. Восемнадцать месяцев аспирантуры 1938 г. еще оставались, но кроме того ему был теперь гарантирован более долгий срок, поскольку 27 мая 1944 г., сделав довольно специфический жест доверия, Королевский колледж продлил срок его аспирантуры еще на три года. Алан мог возвратиться, как будто войны и не было и продолжить с того места, на котором он остановился в 1939 г. И впереди ему могло светить лекторство в университете. И, все же, война случилась, и все изменилось. Это был не просто перерыв в развитии его научной карьеры, как для некоторых представителей среды «профессорского типа». Это мобилизовало его внутреннюю жизнь. Его идеи сплелись с их критической реализацией, и они обрели способность развиваться соизмеримо развитию самой войны. Мир научился думать масштабно, метить высоко, строить далеко идущие планы. И Алан тоже. И, хотя он обдумывал возвращение в Кембридж, он также признавался Дону Бейли с самого начала их сотрудничества, что хотел «создать мозг».

Его использование слова «мозг» полностью соотносилось с его смелой апелляцией к «состоянию ума» десятью годами ранее. И если структуру машины Тьюринга можно было уподобить «состоянию ума», тогда ее физическое воплощение можно было уподобить мозгу. Одним из важных аспектов такого уподобления — важных для всякого, кто сознавал загадочность ума, явный парадокс свободной воли и детерминированности — являлась независимость модели машины Тьюринга от физики. Аргументацию лапласовского детерминизма, зиждившегося на физической основе, оказалось возможным сбросить со счетов, наблюдая, как ни одно из таких прогнозирований не могло осуществиться на практике. Эти контраргументы не могли быть применимы к машине Тьюринга, в которой все, то происходило, можно было описать с позиции конечного множества символов и разрабатывалось с предельной точностью с позиции дискретных состояний. Впоследствии он и сам сформулировал это:

Прогнозирование, которое мы рассматриваем, более приближено к осуществимости, чем то, что рассматривал Лаплас. Система «вселенной в целом» такова, что даже очень малое число погрешностей в исходных условиях может со временем иметь огромные последствия. Замена одиночного электрона миллиардной долей сантиметра в один момент могла повлиять на то, будет ли человек убит через год во время операции «Аваланч» («Лавина») или избежит гибели. Именно жизненно важное обладание механическими системами, которые мы назвали «машинами дискретных состояний», не позволило такому случиться.

Чтобы понять предложенную Тьюрингом модель «мозга», важно было увидеть, что она рассматривала физику и химию, включая все доводы на основании квантовой механики, к которым апеллировал Эддингтон, как в сущности малозначимые, второстепенные. По его мнению, физика и химия были важны только с той точки зрения, что они служили средством для воплощения дискретных «состояний», «чтения» и «записи». Только логическая структура этих «состояний» имела действительно важное значение. Идея была в следующем: что бы не делал мозг, он делал это благодаря структуре своей логической системы, а не потому что находился внутри человеческой головы или являлся губчатой тканью, созданной из биологических клеток особого типа. И, коль скоро это было так, значит, подобную логическую структуру можно было воспроизвести и в других средствах, воплощенных другими физическими механизмами. Это был материалистическая точка зрения, но при том такая, которая не смешивала логические структуры и связи с физическими веществами и вещами, как то часто делали люди.