Екатерина Мещерская - Китти. Мемуарная проза княжны Мещерской
Я смотрела на портрет хорошенькой Колетт, которая очень походила на одну из звезд Голливуда. Обнаженные плечи, чуть прикрытые мехом, большие сияющие серьги с подвесками в ушах. Гордый поворот головы, влажный блеск глаз, чуть улыбающийся рот.
В моей душе не шевельнулась ни ревность, ни чувство радостной гордости от сознания, что Жильбер мог оставить такую красавицу, какой была Колетт, а встретив меня, остановить на мне, на такой некрасивой женщине, свой выбор. Да и любил ли он меня?.. Мне трудно было в это поверить, и я со всей искренностью стала говорить ему о том, что в моей жизни все сожжено, что я не боюсь ничего разрушить, потому что мне нечего терять, что я не боюсь того, что он охладеет ко мне, так как, судя по его рассказам о себе, он в достаточной степени легкомыслен, а боюсь я только за него самого.
Женившись на мне, женщине с таким подорванным здоровьем, он совершит роковую ошибку; его порядочность не даст ему покинуть меня, это будут кандалы, которые он добровольно сам на себя наденет. Но не успела я высказать ему всех своих опасений, как град поцелуев посыпался на меня, прервав мою речь. Поцелуи падали, как весенний дождь, на мои волосы, на лицо, на шею, на руки, на платье, на колени, и казалось, что они заживляют раны моей души, стирая, смывая своим благостным потоком все печали, предавая все сладкому забвенью, и так же, как от весеннего дождя сквозь холодную, влажную, черную землю пробиваются первые ростки, давая побеги, так и в моей испепеленной душе от этих горячих поцелуев любви рождались робкие надежды на счастье…
И с глазами, затуманенными желанием, он положил свою голову на мои колени и сказал мне самые трогательные и самые нежные слова, которые может сказать только поистине любящее мужское сердце:
— С этой минуты мы предназначены друг другу: вы моя невеста, это слово для меня священно. Мы оба должны стремиться, чтобы день нашего счастья скорее настал. Когда вы подадите на развод?
— Сегодня, как только вернусь домой, я скажу об этом мужу; думаю, что завтра я подам в загс заявление. Только я сомневаюсь в том, чтобы у нас был разрешен брак с иностранцем.
— Об этом я не подумал, — сказал он, сдвинув свои темные брови. — Но ведь я приехал как иностранный специалист, и приехал сюда не на один год. Не думаю, чтобы в нашем браке усмотрели какую-нибудь фикцию.
— Ну а если все-таки не разрешат? — спросила я.
— Я буду хлопотать, я буду делать все, чтобы добиться, а если откажут, что ж, я согласен на все. Тогда я приму советское подданство. — Вы сошли с ума!.. Вы хотите отказаться от родины.
— Видите ли, я считаю такой же случайной среду, в которой рождается человек, как землю, на которой он рождается. Но родное сердце, которое каждый из нас ищет и которое можно не найти, пройдя всю жизнь, такое сердце я нашел, и оно мне дороже всего!..
Минутами мне казалось все происходившее волшебным сном, и я не могла никак себе представить, что всего несколько часов тому назад я жила печальной, безрадостной жизнью и надежда на счастье, на самое маленькое счастье, которое заключалось только в том, чтобы увидеть когда-либо Жильбера, была потеряна.
Это случилось, и я вернулась домой с тем, чтобы в воскресенье с утра снова встретиться с Жильбером. Мы решили проводить вместе все дни. Было около 12 часов ночи. По субботам Дима имел обыкновение сидеть до глубокой ночи, а иногда и до утра, за своим письменным столом и заниматься. Зная эту его привычку, я ожидала увидеть знакомую картину: раскрытые книги и за ними Дима у письменного стола, а рядом неизменный спутник его занятий — остывший стакан крепкого чая.
Но на этот раз я ошиблась. Едва я открыла своим ключом нашу квартиру, как дверь из коридора приоткрылась и из нее выглянул Дима:
— Слава Богу! Наконец-то!.. Я уже начал беспокоиться…
Он помог мне скинуть верхнее платье и все время пристально всматривался в мое лицо, видимо, пытаясь прочесть на нем что-то.
Мы вошли в нашу комнату; мама тоже не спала. За ее занавеской горел свет, и время от времени слышался шелест переворачиваемых страниц. Она обычно на ночь читала Евангелие.
Все то, что я собиралась сказать Диме, почему-то сразу вылетело из моей памяти, мысли путались, сердце взволнованно билось. К счастью, он сам пришел мне на помощь своими вопросами:
— Опять появилась эта темная личность? И как только ты могла уйти с ним куда-то? Я просто глазам своим не поверил!..
— Дима, когда-то ты обещал мне не вмешиваться в мою жизнь.
— Жизнь?! Он уже стал твоей жизнью?!
— Да… Вспомни, ты обещал мне, что в любой момент дашь мне развод.
— Развод?.. Ты хочешь стать его женой?
— Да. — И с этим „да“ мне показалось, что небо обрушилось на меня, такой гул и шум наполнил мою голову от прилившей волны крови.
Я подняла взгляд на Диму и была поражена. Он сидел напротив меня в кресле и… улыбался. — Ах, Кит, Кит, какая ты фантазерка… ты же с ним без пяти минут знакома… А как представляешь ты вашу будущую жизнь? Понимаешь ли ты, что ваш брак немыслим ни практически, ни политически? Он приехал оттуда, его фигура далеко не ясна для всех нас здесь… и вдруг ты рядом с ним! Ты, с твоим происхождением… Не думаешь ли ты, что это своего рода „загадочная картинка“, или ребус, который будет интересно кое-кому разгадать?
Я вгляделась в Димино лицо. Оно по-прежнему мне добродушно улыбалось, но где-то в глубине его глаз, казалось, пробегали дьявольские огоньки…
Сердце мое невольно сжалось знакомым предчувствием; я заметила, что пальцы его рук, лежавших на подлокотнике кресла, цепко и судорожно впились в сукно обивки. Он сидел в непринужденной позе, положив ногу на ногу, но носок той ноги, которая висела в воздухе, дрожал мелкой и частой дрожью.
— Ты хочешь запугать меня? — спросила я. — Или, может быть, тебе самому придет в голову мысль разбить наше счастье? Что ж, это благодатная канва для самых разнообразных узоров! Если ты хочешь угрожать мне, то разговор мой будет с тобой короток: я должна поставить тебя в известность, что завтра я подаю заявление в загс о нашем разводе. Меня, как тебе известно, разведут без твоего согласия. Его женой я стану много позже, а до этого дня мне придется еще остаться под твоим кровом.
— „Еще остаться“?.. — тихо переспросил он. — Такие слова после стольких лет совместной жизни, совместной работы…
Взглянув на Диму, я уже увидела совершенно другого человека: мефистофельские огни в его глазах потухли, в голосе исчезла ирония. Передо мной был несчастный человек, раздавленный обрушившимся на него горем.
„Нет, он не причинит мне зла! — подумала я. — Это был только первый порыв, и он продиктован сознанием его бессилия перед моей волей“.
