Галина Гудкова - Будут жить !

Вечером 28 августа я ходила в разведроту и саперный батальон, оказала помощь нескольким раненым и больным, возвратилась на КП дивизии в полной темени, прошла мимо блиндажа оперативного отделения, сориентировалась по нему и, посвечивая фонариком, отыскала в глухом бурьяне свою щель. Вдали, над передним краем, поднимали змеиные шеи ракеты. Было тепло. Пахло пылью и прокаленной на солнце полынью. Я спустилась в щель, положила голову на санитарную сумку, смежила веки и провалилась в забытье...

Проснулась не от обычной стрельбы, а от стрельбы слишком близкой: к гулу переднего края я давно привыкла - этот гул стал как бы нормой бытия. Но сейчас стреляли рядом!

Солнце стояло уже довольно высоко, но все же прошло не так много времени, как я вернулась от разведчиков. Что же могло случиться за такой короткий промежуток? Почему строчат автоматы, рычат танковые моторы? Откуда вообще взялись танки?..

Я встала на коленки, прислушалась, пытаясь понять происходящее, потом высунулась из щели и тотчас присела: по бурьяну рядом с щелью вжикнула невидимая коса, срезала растения, выбила из земли белесые фонтанчики пыли. Неужели это по мне?!

Гул моторов и стрекот автоматов не прекращались. Растерянная, озадаченная, снова, на этот раз осторожно, выглянула из щели. И увидела ползущего мимо светловолосого человека без пилотки, с волочащейся за ним черной кирзовой полевой сумкой. Я узнала его - топограф штаба дивизии, техник-лейтенант. Топограф тоже меня увидел, узнал, отер с лица пыль и пот:

- Доктор, поаккуратнее... Кругом фрицы. На танках!

Его прервал близкий разрыв снаряда.

Переждав, пока опадут вскинутые взрывом комья земли и куски известняка, опять высунулась из щели: узнать поподробнее, расспросить... Техник-лейтенант лежал на боку, согнув ноги в коленях, держась руками за живот. Между грязными пальцами сочилась алая кровь. Боли топограф, видимо, еще не испытывал и не понимал, что случилось.

Автоматные очереди, срезавшие полынь, заставили меня присесть. Что делать? Как помочь раненому? Прижимаясь к земле, все же выползла наверх, дотянулась до техника-лейтенанта, поволокла к цели. Новые автоматные очереди вынудили сделать неверное движение: я не втащила топографа в щель, а упала вместе с ним в укрытие. Падая, тот закричал. Крик перешел в стоны.

Осматривая раненого, увидела, что его живот изрешечен множеством осколков. Топограф быстро бледнел. Подняв его грязную гимнастерку, стала бинтовать раны. Один индивидуальный пакет, второй, третий... Бинты пропитывались кровью. Разорвала большую асептическую повязку, когда тело техника-лейтенанта резко дернулось и стоны прекратились. Нагнулась. Дыхание неощутимо. Зрачок неподвижен. Конец.

Соблюдая предельную осторожность, я медленно приподняла голову над краем щели и первое, что заметила, - серо-зеленый фашистский танк с черно-белым крестом. Хоботок танковой пушки выплюнул огонь и дым, дернулся. По барабанным перепонкам ударил звонкий звук выстрела. До танка от моего убежища было не более пятидесяти-шестидесяти метров. Упав ничком на дно щели, я распласталась рядом с телом погибшего топографа...

Разумеется, ни утром 29 августа, ни в последовавшие затем часы я не могла, подобно большинству воинов дивизии, выяснить, каким образом вражеские части оказались вдруг в тылу наших продолжавших обороняться полков, прорвались к командному пункту 29-й стрелковой дивизии и сумели продвинуться, как выяснилось позднее, до поселка Зеты, даже до Верхнецарицынской, где стоял штаб 64-й армии, который был вынужден срочно отойти к Сталинграду.

Это сейчас, спустя годы, известно, что утром 29 августа противнику удалось прорвать боевые порядки сильно обескровленной в предыдущих боях 126-й стрелковой дивизии, выйти в тылы нашей 29-й и устремиться к штабу 64-й армии. Повторяю, это известно сейчас. Знойным же утром 29 августа сорок второго я ничего не могла понять, лишь догадывалась, что произошла катастрофа, что вокруг враги и, возможно, какой-нибудь танк или бронетранспортер через минуту-другую раздавит мою щель или меня заметят автоматчики противника.

Иллюзий насчет того, что произойдет, не испытывала. Сердце сдавила тупая, перехватившая дыхание боль, все существо пронзила жалость к оставляемому навсегда сыну, к родителям, к прекрасному, огромному, до конца не узнанному миру.

Но неужели только одно и осталось: лежать и ждать того, что произойдет? Я нащупала кобуру, вытащила наган. Наган против автоматов и пушек - нелепость. И тем не менее, сжав рукоятку оружия, я перестала чувствовать себя беспомощной. С наганом можно действовать, совершить хоть что-то и, значит, остаться человеком...

Несколько раз, когда вражеские танки удалялись и возгласы на немецком языке стихали, я выглядывала из щели. Один раз показалось, что грузный фашистский танк ползет по блиндажу, где вечером находились командир дивизии и его ближайшие помощники...

* * *

Перипетии развернувшегося вокруг боя я знаю по воспоминаниям оставшихся в живых сослуживцев более или менее подробно.

После прорыва фашистских танков связь со штабом армии, с продолжавшими обороняться полками, в том числе и с артиллерийским, была нарушена, ситуация возникла критическая. Однако враг не сумел обнаружить командный пункт дивизии и разгромить его.

Командир дивизии, размещая КП в открытой степи, приказал, во-первых, свести до минимума число находящихся там штабных работников и, во-вторых, тщательно замаскировать отрытые щели и сооруженные блиндажи. Расположенною в густых зарослях верблюжьей колючки и полыни, блиндажи и щели были незаметны даже с близкого расстояния. Фашистские танкисты, утюжившие степь в поисках нашего КП, подходили к нему вплотную, но ничего не разглядели. Один танк прошел в двух метрах от блиндажа командира дивизии, а экипаж танка даже не заподозрил, как близка его цель!

Выручили штаб, отвлекли внимание противника разведчики, саперы и комендантская рота: они завязали с гитлеровцами неравный бой. А тут и дивизионная артиллерия сказала веское слово: батареи открыли по прорвавшимся танкам мощный огонь. Артиллеристы понесли очень большие потери, но и танков противника подбили много, принудили вражеских танкистов вести огневой бой.

Сражались артиллеристы 77-го артполка буквально до последнего орудия, до последнего снаряда. Позволю себе рассказать только об одном эпизоде.

Воины 7-й батареи вели бой с врагом уже четыре часа. Ранило командира батареи младшего политрука П. М. Коздакова. Погибли или получили ранения почти все командиры орудий. Вышли из строя многие номера расчетов. Огонь батареи ослабел. А тут и телефонная связь с ней прервалась, а рация Коздакова молчит.