Михаил Павловский - На островах

Можно было вздремнуть или помечтать, мысленно побыть наедине с родными.

Где они теперь? Куда их забросило в эту лихую годину? Скоро два месяца, как от Клавы нет вестей. Запрашивали Большую землю, но разве уследишь в

[36]

таком водовороте за одним человеком, одной семьей?! Наши отступают по всему фронту. Прежние позиции удерживаются только на самом севере. Миллионы людей снялись с обжитых мест. Перемещаются в глубь страны фабрики и заводы. Железные дороги забиты беженцами. Где-то среди них и мои. А может, накрыл их огнем своих пулеметов фашистский стервятник, разворотил бомбами железнодорожное полотно, опрокинул под откос поезд с сотнями женщин, детей и стариков?

От такой мысли мурашки забегали по спине. Нет, уж лучше не думать о родных. Я поднялся и отправился проверять посты. Бойцы, затаившись кто где: в кустах, ложбинках, у комлей вывороченных деревьев, — по-своему коротали время. Одни тихонько переговаривались, другие писали письма, третьи просто дремали либо лежали с закрытыми глазами. Бодрствовали только наблюдатели.

Из воронки от бомбы доносились голоса. Я заглянул в нее, увидел Петухова с Петуниным.

— Ты вот все молчишь, Серега, — точно укоряя друга, говорил Петунин, — а я не могу. Все о Гале своей думаю. Как там она? А может, тоже на фронт подалась? Она ведь бедовая. Верно?

— Ну верно, — нехотя согласился Петухов, покусывая травинку. — Только в армию ее не возьмут.

— Это почему же?

— Не специалист она никакой по военной части, а колхозница хорошая, работящая. Больше в хозяйстве нужна, пусть там и остается. Колхоз наш, поди, совсем обезмужичил, каждая пара рук дорога. Хлеб уже созрел. А там овощи подойдут. Кто убирать станет? И на войне есть надо. Вон армия-то какая, прокорми ее. Один ты за день сколько уминаешь.

— Да, уж и сам дивлюсь: война… кусок должен застревать в горле, а я…

Петунин махнул рукой. Петухов тихонько засмеялся:

— Я вот возьму и напишу твоей Гале, как ты, вместо того чтобы врага бить, со щами да кашей воюешь.

— А кого тут бить-то? — рассердился Петунин. — Какого-то паршивого связного уже трое суток ждем. 

[37]

Может, набрехал тот парашютист и нет никакого связного, а мы время даром теряем… И вообще, надоело мне по лесам рыскать, разную шваль вылавливать. Уйду на батарею, а то на тральщик попрошусь.

Разговор заинтересовал меня. Я хотел еще послушать, но под ногой некстати хрустнула ветка. Бойцы мгновенно вскочили. Увидев меня, Петунин счел нужным доложить.

— Мы тут, товарищ старший политрук… В общем, все в порядке.

А в глазах вопрос: слышал ли я их разговор?

— Хорошо замаскировались, — дипломатично успокоил я бойца. — И обзор что надо. Уж мимо вас незамеченным не пройдет никто.

Наступила ночь, звездная, тихая. Сомнения начали закрадываться и в мою душу. А вдруг парашютист действительно солгал? Допросить бы его снова. Но гитлеровца уже отправили в Курессаре.

— Что скажешь, Иван Дмитриевич?

— Думаю, — помедлив, ответил Грядунов, — так просто, зазря, не стали бы посылать человека с рацией. Один он без чьей-либо помощи не справился бы с заданием. Надо ждать. Наше дело такое.

И мы дождались. На рассвете Петухов и Петунин задержали неизвестного. Одетый в старые красноармейские брюки и стеганку, он выдавал себя за рыбака из Кихельконна.

— Далеко что-то забрался рыбу ловить, — с усмешкой заметил Куйст.

— Иду по своим делам в Тригу, — ответил задержанный.

— Ночью через леса и болота?

— Заплутался малость.

Куйст задал еще несколько вопросов и, переведя мне ответы, убежденно сказал:

— Он самый.

Потом наклонился к уху и прошептал:

— На всякий случай можно взять на испуг.

Я понял и громко скомандовал:

— Расстрелять!

Куйст повторил по-эстонски. Старшина Зотов вски-

[38]

нул винтовку и дулом подтолкнул лазутчика в спину. Неизвестный вздрогнул, метнул глазами по сторонам и вдруг что-то торопливо проговорил, обращаясь к Куйсту.

Вольдемар усмехнулся:

— Струсил. Сознается: шел на связь с парашютистом. Берите его.

Когда шпиона увели, Куйста стали одолевать сомнения:

— Сдается мне, товарищ старший политрук, что этот тип не все сказал, что-то утаил. Вы его допросите в Курессаре, а мне разрешите с несколькими бойцами остаться здесь на пару суток.

— А яснее о своих догадках можете сказать?

— Вы заметили вчера вечером немецкий самолет?

Да, вчера воздушный разведчик раза два пролетал над аэродромом. До его появления была бомбежка. Очевидно, противник послал разведчика сфотографировать результаты.

А Куйст между тем продолжал:

— Если бы только самолет, я бы и докладывать вам не стал. Тут еще и другое… Может быть, это случайное совпадение, а может, и сигналы хитрые.

— Какие сигналы?

— С земли самолету-разведчику.

И Куйст поделился своими наблюдениями. Он рассказал о подозрительном пахаре в белой рубахе.

Отослав отряд в Курессаре, я с Куйстом и несколькими бойцами задержался в районе аэродрома еще на сутки. Сходил к летчикам, поинтересовался, что у них может быть в лесу на северо-западной окраине аэродрома. Оказалось, недавно они перебазировали туда горючее.

— Понятно…

— Что понятно? — насторожился Преображенский.

— Придется вам склад горючего перевести в другое место. Чем быстрее это сделаете, тем лучше.

Я рассказал о странном пахаре. Но догадку нашу надо было еще проверить. Этим мы и занялись.

На другой день вновь появился фашистский разведчик. И тотчас на поле показался пахарь. Белая

[39]

рубашка его хорошо выделялась на свежей пахоте. Поглядев на самолет из-под ладони, человек начал пахать.

Бросилось в глаза то, что борозды он вел с юго-востока на северо-запад до самой опушки леса. Как раз в то место, где Преображенский хранил авиабензин.

И как только самолет улетел, пахарь прекратил работу. Теперь сомнений не было: это наводчик.

Его мы задержали. А на другой день немцы усиленно бомбили лесок. Но склада горючего там уже не было.

Дерзкие налеты наших миноносцев и торпедных катеров на морские коммуникации противника выводили фашистов из себя. Позднее я имел возможность убедиться, что штаб морского командования гитлеровцев настойчиво требовал быстрее выдернуть моонзундскую «занозу». Однако до поры до времени дело это откладывалось. Вплотную враг занялся архипелагом только в сентябре.

Чтобы лучше раскрыть намерения противника, требовалось добыть «языка». Это было поручено старшине В. Ануфриеву.