Александр Кутепов - Каменный пояс, 1978

— Точно, нас не купишь! — подал голос Пашка.

— Присоединяюсь, — поддержал его Валерка.

Журавлев теперь молчал. Даже в сторону подался. «Так, так», — приговаривал он про себя, был доволен ребятами.

Покричать бы, да разойтись. Но дело вдруг приняло совсем другой оборот.

— Мы ведь тоже знаем, с какой стороны к трактору подходят, — сказал Кузин. — А ты, агроном, за сеяльщика будешь.

— Да ты что, Захар, рехнулся! — Журавлев кинулся к председателю, ухватил его за рукав. — Не доводи до греха, Захар!

— Прочь! Я научу вас работать! — Кузин рванулся, половина рукава осталась у Журавлева.

«Правда подерутся!» — испугался Сергей и бросился разнимать. Но Журавлев и Кузин уже яростно трясли друг друга за грудки.

— Бей своих, чужие бояться станут! — кричал Антон и аж приплясывал от удовольствия.

— Заткни глушитель! — рявкнул на него Федор. Куда и медлительность пропала. В секунду подскочил, раздвинул Журавлева и Кузина, встал между ними. — Езжай-ка, Захар Петрович, домой… Мы уж тут сами, как агроном велит…

Кузин покосился на кулаки Федора, молча нырнул в машину, толчком рванул ее с места, и она отчаянно запрыгала по кочкам.

— Показалась премия, да как бы не пропала, — сказал в тишине Антон.

Его никто не поддержал.

Разговор на разные темы

В тот же день случилось в Журавлях еще одно событие. По телевидению показали киноочерк о знатной доярке Журавлевой. Хорошо было снято.

Вот Наташа оживленно беседует с председателем колхоза. Захар Петрович получился просто великолепно! Осанка, улыбка, жесты, слова — все в меру строго, в меру вольно… А вот Наташа идет мимо своего портрета на доске Почета. Портрет — крупным планом, она — крупным планом… Потом зрители увидели доярку Журавлеву за сборкой доильного аппарата, во время дойки, идущую с ведерком молока по луговой тропинке, в обнимку с белоствольной березкой, за чтением сельскохозяйственной литературы… Где-то вдали, расплывчато, образуя фон, мелькали лица других доярок. Сами, быть может, того не подозревая, авторы очерка изобразили Наташу вне коллектива, а потому хоть и веселую, но одинокую. Доярки и скотники, смотревшие передачу в красном уголке фермы, сразу обратили на это внимание. Наташа со страхом ждала, что, как только кончится передача, сразу начнется ядовитый разговор. Но произошло непонятное. Посмотрели, молча поднялись, выключили телевизор и разошлись.

Подоив коров, Наташа прибежала домой, упала в подушку и вдосталь наревелась.

— Ну что, Наталья свет Ивановна? Дождалась праздничка? — через какое-то время спросила у нее Мария Павловна. — Сильно бабы-то на тебя?

— Молчали. Поднялись и ушли.

— Хуже ругани это.

Наташа не ответила. Да и что сказать матери, оказавшейся между двух огней: и дочь жалко, и на правду глаза не закроешь. Так они и сидели молчком с час или больше, оглохли бы от тишины, не загляни к ним Марфа Егоровна. Захлебываясь от возбуждения,-та начала рассказывать о происшествии в Заячьем логу.

— Вот ведь сорока старая чего навыдумывала! — заметила Мария Павловна, выслушав со вниманием Марфу.

Но тут Наташа глянула в окно: Иван Михайлович шагал серединой улицы и размахивал зажатой в руке фуражкой. Это уж понятно: как поругается с кем, так и в лютый мороз шапку долой.

— Папаня идет! — сказала Наташа. — Гроза грозой.

Грохнуло в сенях попавшее под ноги ведро. Вошел, швырнул в угол фуражку.

— Рано нынче. Никак отсеялись? — спросила Мария Павловна, зная, что сейчас Ивану Михайловичу надо прокричаться.

— Отсеялись! — не успев сесть, Журавлев вскочил. — Досеемся скоро, пойдем по соседям хлеб занимать.

Теперь бы помолчать всем некоторое время, но Наташе не терпится.

— Все не можешь привыкнуть? — спросила она.

— А-а! — закричал Журавлев. Острый нос его побелел, глаза сузились, четко проступили морщины на лбу. — Это к чему такому я привыкать должен? К глупости привыкать? Елки зеленые! Сказали мне про твое кино, как ты весь наш журавлиный род на позор выставила. Спасибо, дочка, обрадовала отца, поднесла подарочек. Совестно и стыдно мне. Я это кино Захару еще припомню!

— Будет, будет… Разошелся, как холодный самовар, — осаживает его Мария Павловна. — Сходи лучше Сережку позови. Мы тут пирог вам на конец посевной испекли.

— Выбрось его! — сказал Иван Михайлович. — Не заслужили пирогов.

— Выбросить так выбросить…

— Рада стараться!

Подобрав с полу фуражку, он надвинул ее на глаза, вышел, еще раз пнув в сенях ведро. Пометался в поисках заделья, приволок под навес охапку сосновых дощечек и начал гладить их рубанком. Остро запахло смолой, стружка завивается колечками, ворохом оседает на землю. После сева, когда наступит некоторое затишье до сенокоса, Иван Михайлович задумал обшить досками дом, закрыть темные бревна и ржавые лохмотья старого мха в пазах.

Пришла Мария Павловна — в накинутой на плечи фуфайке, в старых валенках. Села в сторонку.

— Куда Наталья-то убежала? — спросил Иван Михайлович, не поворачивая головы. — Слова не скажи — сразу взбрыкивают…

— А ты кричи больше.

— Нервы никуда стали, что ли. Не хочу, а кричится.

Иван Михайлович отложил рубанок, охлопал карманы в поисках курева и сел рядом..

— Вот так и живем, — сказал вдруг. — От весны до осени, от осени к зиме… Мир велик, а тесно. Сошлись на одной узенькой дорожке и стучимся лбами. И не догадаемся шаг в сторону сделать.

— Про Захара говоришь?

— Про него…

Журавлев еще не докурил папироску, как стукнули воротца. Мария Павловна, увидев на лице Сергея синяк, полученный в Заячьем логу, так и ахнула.

— Отец, да ты что на самом-то деле! То-то мне Марфа толкует, а я в ум не возьму… Стыд-то какой!

— Так уж получилось, — сказал Сергей. — Конфликт на почве агротехники. Нашему Ивану Михайловичу не нужны советы и рекомендации, сам все знает.

— Ты, парень, бреши, да не забрехивайся, — Журавлев сделал последнюю затяжку, бросил окурок и придавил его сапогом. — Советы для умных людей составляются, а вас с Кузиным заставь молиться, лбы порасшибаете. Я в чем уверен — до смерти стоять буду. А тут я прав… Ладно, пошли в дом. Вижу с разговором ты.

— Просто так зашел, — ответил Сергей.

— Просто так и посидим.

Журавлев поднялся, отряхнул с брюк мелкую стружку. В доме он привалился к столу, уложил подбородок на ладони, изготовился к разговору.

Сергею шел пятый год, когда по пьяному делу был насмерть придавлен машиной его отец. Вскоре же слегла и не встала мать, сестра Ивана Михайловича. Журавлев сделал все, чтобы племянник не познал сиротства, одевал-обувал. Сам же и определил, кем быть Сергею: только агрономом, только по хлебопашному делу. Когда Сергей вернулся в деревню с дипломом и молодой женой, получил колхозное жилье, Журавлев сказал ему: «Обязанность свою мы с Марией выполнили, насколько хорошо — не нам судить. Теперь свое гнездо у тебя, Серега, но не забывай нас…»