Александр Алтунин - На службе Отечеству

— Вы правы, лейтенант, — улыбнулся батальонный комиссар. — Вижу, что хорошо ориентируетесь в международной обстановке. Сейчас это особенно важно. — Посмотрев на меня испытующе, добавил: — Мы решили назначить вас заместителем командира первой минометной роты по политической части…

— Я же не политработник! — невольно вырвалось у меня.

— Надо, лейтенант, надо, — устало вздохнул начальник отдела. Командиров у нас достаточно, а политработников — большой некомплект. Вы кандидат партии и опыт политработы имеете. — Батальонный комиссар, видимо предупреждая возражения, шагнул ко мне и ласково похлопал по плечу: Ничего, ничего, лейтенант, справишься. Поезжай в полк, принимай роту.

Так неожиданно я стал политработником.

Связной проводил меня в штаб полка, где со мной побеседовал заместитель командира полка по политической части батальонный комиссар Федор Афанасьевич Панченко. Он был очень внимателен: рассказал об особенностях политической работы, посоветовал, с чего начать. На прощание, задержав мою руку, он сказал:

— Если на первых порах будет трудно, не стесняйтесь обращаться за советом. Приходите… в любое время…

Командира роты на месте не оказалось. Дежурный доложил, что он на полковом складе получает недостающее имущество. Не ожидая его возвращения, познакомился с командирами взводов. Искренно обрадовался, узнав, что все они прошли хорошую подготовку: лейтенанты Сергей Воронов и Павел Степанов окончили полный курс пехотного училища, а младший лейтенант Семен Позднышев — артиллерийского. По возрасту они были на год-два старше меня, но выглядели такими же безусыми юнцами, как и я.

Вскоре возвратился командир роты. Он выглядел старым для своих сорока лет и болезненным; обмундирование висело на нем помятым мешком; пряжка ремня болталась где-то под животом. Видимо, строевая подготовка, полученная им когда-то, выветрилась за годы работы учителем.

"Как же такой командир поведет в бой?" — подумал я, глубоко огорченный совсем не воинским видом младшего лейтенанта.

Правда, мне так и не пришлось узнать, какой бы из него получился командир: его отозвали. Лишь значительно позднее я убедился, что из таких вот сугубо штатских людей в боях — в этой жестокой и кровавой школе — часто выковывались прекрасные командиры.

Хотя командир роты младший лейтенант Ванин и не вызвал у меня симпатии, нам удалось как-то сразу поставить свои отношения на деловую основу: распределили обязанности, помогали друг другу в работе.

Дни были заполнены получением и проверкой вооружения, подгонкой снаряжения, учебой. Не все здесь проходило гладко.

Навсегда запомнился такой случай. Из рук Василия Ходаченкова выпала боевая граната со снятым кольцом. Поняв, что не успеет отбросить лимонку, бывший шахтер упал на нее, чтобы спасти стоявших рядом товарищей. Раздался глухой взрыв. Самопожертвование бойца глубоко потрясло нас. Тридцатилетний шахтер Василий Ходаченков преподал мне первый урок мужества, вытекающего из высокого сознания воинского долга. В минуту смертельной опасности он остался верным первой заповеди советского солдата: сам погибай, а товарища выручай. Не прояви Ходаченков такого мужества, пострадали бы и другие бойцы и командиры.

С первой минуты пребывания в роте я внимательно изучал людей, с которыми предстояло идти в бой. Среди пополнения, прибывшего в полк, были жители западных районов Украины. Плохо подготовленные, поскольку в армии раньше не служили, но настроенные по-боевому, они рвались в бой, чтобы поскорее изгнать фашистов из родных мест. Однако встречались среди них и ненадежные люди. Однажды я стал свидетелем весьма досадной сцены. Красноармеец ожесточенно тряс новичка лет двадцати двух, который испуганно отбивался.

— Прекратите безобразие! — сердито закричал я, подбегая к ним.

Красноармеец с трудом разжал побелевшие пальцы и, оттолкнув от себя испуганного новобранца, зло процедил сквозь зубы:

— Я тебе, паскуда, язык твой поганый вырву за такие слова!

— Почему безобразничаете, товарищ Браженко? — вспомнив фамилию бойца, строго спросил я.

— Я не безобразничаю, товарищ лейтенант, это он, гадюка, шипит как змея ползучая, что Германия разобьет СССР, что она сильнее…

— Фамилия? — До крайности удивленный, я пристально посмотрел на новоявленного "пророка".

— Удовиченко, — пробормотал тот, не поднимая глаз.

— Значит, считаете, что Красная Армия неминуемо проиграет войну? — В душе я еще надеялся, что Браженко ошибся.

Удовиченко молчал.

— Ну что ж, молчание — знак согласия, — заключил я. — Кто внушил вам такие мысли? На каком основании вы сделали такой вывод?

Удовиченко вдруг вскинул голову и, злобно блеснув глазами, выпалил:

— Я сам бачив германцев, коли гостював у свого братуся в Люблинском воеводстве. У них такий великий порядок, стильки танкив и инших машин, всего богато. Перед такою армией нихто не устоит.

Его слова ошеломили меня. С открытой ненавистью к Советской власти я столкнулся впервые. "Как же так? — подумал я. — Простой крестьянин, о котором Советская власть проявляет огромную заботу, и вдруг так враждебно настроен?" Этого я не мог понять. Решил посоветоваться с заместителем командира полка по политической части. Батальонный комиссар Панченко был очень занят, но, узнав, что я пришел к нему за советом, сразу же принял. Выслушав мой взволнованный рассказ, он покачал головой:

— Да-а-а! Случай исключительный. Это явный враг. Он, конечно, не отражает настроений простого западноукраинского крестьянина… Ну ничего, разберемся, откуда ветер дует…

На следующий день наша минометная рота держала экзамен: проводила боевую стрельбу. Все мы, естественно, волновались: многие минометчики боевую мину и в руках не держали. Вначале все шло хорошо. Минометные расчеты должны были поразить цель пятью минами в установленное время. Все расчеты, кроме одного, выполнили задание. Лучшее время показал расчет сержанта Сероштана. Наступила очередь последнего расчета. Я решил уйти с огневой позиции, чтобы прочитать подготовленный здесь же, на стрельбище, боевой листок, как вдруг заметил, что очередная мина еще не вылетела из ствола, а заряжающий уже опускает следующую. Это грозило катастрофой: взрывом и неминуемой гибелью людей. К счастью, я еще не отошел от заряжающего и на какую-то долю секунды опередил его, оттолкнув в сторону так, что он упал, но мину из рук не выпустил. Почти одновременно из ствола миномета с шумом вырвалась ранее опущенная мина и, сотрясая воздух, полетела к цели. Лицо заряжающего покрылось смертельной бледностью. Все так же с миной в руках он встал на колени. Я выхватил у него мину, опустил в канал ствола и почувствовал, как струйки пота потекли по спине, словно перетаскал десятка два шестипудовых мешков…