Михаил Барро - Пьер-Огюстен Бомарше. Его жизнь и литературная деятельность

Все это время, одиннадцать месяцев, он вращается в высшем мадридском обществе, совершенно как равный с равными. У графа Бутурлина, русского посланника, он играет в карты и с большим достоинством требует от него выигранные, но неуплачиваемые деньги. Еще ближе стоял он к графине, даже воспевшей его в стихах. В графских салонах устраивались музыкальные вечера, и Бомарше пел на них и сочинял для них песни на манер испанских сегидилий, там же ставили оперу Руссо «Le devin du village»[5], причем Бомарше играл Любена, а Бутурлина – Аннету. То же расположение и восхищение питал к нему английский посланник лорд Рошфорд… Все письма Бомарше из Испании проникнуты неподражаемым весельем и необыкновенной бодростью; о Клавиго говорится в них только вначале, в виде довольно сухого сравнительно отчета старику Карону. Но не веселье занимало на самом деле французского путешественника: он предавался веселью только в виде отдыха, не без задней мысли, что все эти посланники и их гости – нужные люди, с которыми необходимо ладить. Остальную часть времени Бомарше посвящал деловым хлопотам. Беззаботный, заразительно веселый собеседник в салонах, он сочинял у себя дома проект за проектом в расчете на податливость испанского правительства. Здесь не в первый и не в последний раз опять раскрывается «эластическая» натура Бомарше, девиз его деятельности, если не совсем, то очень близко определяющийся словами ubi bene ibi patria[6], немножко в стиле русской пословицы – где кисель, там и сел. Он состоял в это время в переписке с Вольтером, и когда Вольтер спросил его, как он находит Испанию, он ответил, что сказать это можно, только уехав из Испании. Несмотря на это, он льстил и заискивал перед испанским правительством, и даже больше – он хотел взять концессию на то, что бичевал в своей поэме «Оптимизм», и предлагал основать общество для снабжения невольниками испанских плантаторов в Америке. Другой его проект – образование французской торговой компании наподобие Ост-Индской, с монопольным правом торговли в Луизиане, третий – колонизация Сьерры-Морены, четвертый – проект мер для поднятия в Испании земледелия, промышленности и торговли, и, наконец, пятый – план снабжения провиантом испанской армии…

Не одна жажда наживы руководила прожектерством Бомарше. Это прожектерство было потребностью для его могучей натуры, как сильные движения для здорового организма. Своей неутомимой энергией и широтою замыслов он напоминает знаменитых завоевателей, мечтавших о царстве от моря до моря, людей, которых Альфиери называет за грандиозные порывы их духа – людьми-растениями. Бомарше был одним из таких людей-растений. «В конце концов, – писал он отцу из Мадрида, – ты меня знаешь, любезный батюшка. Моей голове не чуждо ничто из самого широкого и возвышенного: она одна понимает и охватывает то, что заставит отступить дюжину обыкновенных и неподвижных умов…» Но и дюжина обыкновенных умов способна побеждать один необыкновенный; Бомарше так и уехал из Испании, не добившись осуществления ни одного из своих проектов.

Глава IV. «Евгения» и «Два друга»

Причины драматических попыток Бомарше: его характер, сочувствие к несчастным, влияние Дидро. – Предисловие к «Евгении». – Общественное значение сентиментализма. – Сюжет «Евгении». – Цензурные затруднения. – Старания Бомарше заручиться успехом. – Первое представление «Евгении». – «Евгения» за границей Франции. – Вторая драма Бомарше. – Ее сюжет и представление. – Автобиографическое значение «Двух друзей». – Бомарше и Полина. – Вторая женитьба его. – Душевное спокойствие накануне бури.

На литературном поприще будущий автор заразительно веселых и остроумных комедий «Севильский цирюльник» и «Свадьба Фигаро» Бомарше выступает сначала с сентиментальными драмами «Евгения» и «Два друга». Три причины вызывают этот несколько странный литературный дебют, странный, конечно, теперь, при возможности ретроспективного взгляда на деятельность писателя… В семье Каронов все, от мала до велика, чрезвычайно увлекались сентиментальною литературой. Старик Карон даже сравнивал своего сына с героем ричардсоновского романа Грандисоном. «В каких только случаях, – писал он, – не нахожу я верного и благородного сходства между Грандисоном и моим сыном! Отец своих сестер, друг и благодетель своего отца, если Англия, говорю я себе, имеет своего Грандисона, у Франции есть свой Бомарше. Разница лишь в том, что английский герой – только фикция нежного писателя, а французский Бомарше существует на самом деле»…

Это было написано в 1764 году, и как раз в эту эпоху происходила черновая работа писателя над драмой «Евгения». Чувствительное настроение автора пронизало и его произведение, личная склонность к сентиментальности намечала сюжет и его развитие. Таким образом, первая причина драматических опытов Бомарше – личная склонность самого драматурга. Эта склонность была наследственною чертою Каронов, лишь сильнее подчеркнутою в знаменитом представителе этой фамилии. Бомарше никогда не терял этой особенности. Все проявления души всегда получают у него необыкновенное напряжение: его веселье заразительно, его ирония убийственна, мизантропия мрачна до отчаяния, жизнерадостную улыбку сейчас же готовы смыть с его лица неудержимые слезы. Можно думать, что эта быстрая смена ощущений одинаково сильных и глубоких – особенность гениальных людей; расчетливый, как математик, полководец Наполеон не чужд был внезапным приступам плаксивости.

Вторая причина драматических попыток Бомарше – в близком родстве с его пессимизмом, страдание добродетели и торжество порока. Сыну часовщика, как и сыну обойщика Мольеру, лучше других известны были и это страдание, и это торжество; он мог бы насчитать не один десяток Евгений, униженных без отмщения, и как только их образы появляются в его воображении, слезы блестят на его глазах… Но первая и третья причина – вот где главные двигатели Бомарше-драматурга. Драма была новостью во Франции XVIII века, она пришла на смену трагедии и комедии; Дидро, по выражению Ломени, был ее Колумбом, а Бомарше потянуло на роль Веспуччи. Его всегда увлекало все новое, неизведанное: знакомство с испанскими сегидильями и интермедиями сейчас же делает его автором и тех, и других, знакомство с драмами Дидро «Побочный сын» (Fils naturel) и «Отец семейства» (Pére de famille) превращают его в драматурга. Таким образом, увлечение новым – третья причина первых дебютов Бомарше.

Драматическая поэтика Бомарше отмечена влиянием времени. Литературное движение, породившее драму, не исчерпывалось одним желанием новаторов создать новую художественную форму. В XVIII веке, по крайней мере на европейском Западе, совершается великий социальный процесс: на арену деятельности, влияющей и руководящей, вступают или стремятся вступить новые сословия. Литературе поэтому могло грозить забвение и ненужность, если бы она упустила это движение. Но она слишком повинна была в его возникновении, чтобы не взлелеять его первых ростков и не дать этим росткам потребной для них пищи. Таким образом, сложилась драма, которую Дидро называет домашней или мещанской, литературное отражение интересов и стремлений более широкого общественного круга. Этот же мотив слышится и в предисловии Бомарше. Чем вызывается, спрашивает он, интерес, возбуждаемый в нас царями и героями трагедии? «Мы любим, – по его мнению, – роль сочувствующих несчастному принцу, потому что его горести, слезы и слабости как бы приближают его положение к нашему. Но если наше сердце имеет какое-нибудь значение в нашем интересе к героям трагедии, то гораздо менее потому, что они герои или короли, но потому, что они – люди и несчастные». Одним словом, автор «Евгении» требует от драмы верного изображения жизни со всеми ее дурными и хорошими сторонами и, что особенно характерно, – нравоучения, урока.