Иван Майский - Перед бурей

смотреть не хочет. Видно, что обижена.

Куприянов — старший врач госпиталя, в котором отец

работает в качестве ординатора, и поддерживать с ним

нормальные отношения в порядке вещей. Другие врачи

госпиталя перед Куприяновым просто заискивают, как пе

ред начальством. Отец весьма далек от подхалимства, но

ему жаль тратить время даже на соблюдение минимума

приличий. Поэтому он пробует отделаться от матери, не

определенным междометием:

— М-х-х...

Но мать не унимается.

— Что «м-х-х»?.. Надо пойти! Неловко. Зачем ссориться

с людьми?.. Пойдем в четверг вечером!

Отец, пережевывая котлету, упорно смотрит себе в та

релку и кратко бросает:

— Ну что ж, пойди.

— Как «пойди»?—начинает горячиться мать, сразу по

нимая, к чему клонит отец. — А ты?.. Я не пойду одна!

Пойдем вместе.

Отец делает еще одну попытку отвертеться.

— В четверг я не могу, — заявляет он, — у меня по

ставлен опыт, и в четверг вечером я как раз должен по

лучить вакцину.

Мать сразу вспыхивает. Кровь бросается ей в лицо, и

со всей страстностью своего вспыльчивого темперамента

она набрасывается на отца:

— Вот ты всегда так!.. Я тебе жизнь отдала! Я пожерт

вовала лучшими годами молодости! Я света не вижу, из

сил выбиваюсь, ночей недосыпаю, всех обшиваю, обмы

ваю... И вот благодарность! Для него вакцина важнее жены!

Бешеная атака продолжается довольно долго. Мать

припоминает отцу все его грехи: и как он в воскресенье

не поехал с семьей в Загородную Рощу, а ушел в лабора

торию, и как он третьего дня не забыл купить морских

свинок для своих опытов, но забыл привезти торт, зака

занный в кондитерской по случаю моего рождения, и как

вчера вечером он сидел до двух часов ночи за микроско

пом, не давая спать матери, и многое другое в том же

роде.

Отец выдерживает эту атаку с невозмутимым спокой

ствием, продолжая поглощать одну котлету за другой.

32

Температура материнского гнева все больше повышается.

Ее выводит из себя ледяное молчание отца. Наконец она

не выдерживает: слезы брызжут у нее из глаз, она вска

кивает из-за стола и с криком: «Нет, я не могу, не могу!»

убегает в спальню. Отец кончает ужин, встает из-за стола

и идет к своему микроскопу...

На другой день все забыто, и жизнь вновь возвращает

ся в свою нормальную колею.

В основе всех подобных ссор и конфликтов лежала

внутренняя обида моей матери на то, что отец науку пред

почитает семье, что он не уделяет должного внимания ни

жене, ни детям. И в этом она, несомненно, была права.

Но так как в дело не была замешана женщина, так как

ревность отсутствовала, так как мать в глубине души со

знавала, что служение науке все-таки прекрасная вещь, то

обида не была очень глубока и не вносила серьезного раз

лада в семейную жизнь. Стычки легко изживались и за

бывались. Других же причин для внутренних трений не

было. «Увлечений» на стороне ни у отца, ни у матери не

было. В карты отец не играл и денег не проигрывал.

К вину не притрагивался и ночей за кутежами не прово

дил. В семье всегда была здоровая, ясная, трудовая атмо

сфера. Отец занимался службой и наукой. Мать хозяй

ничала варила варенье, шинковала капусту, солила огурцы

и внимательно изучала знаменитую в то время толстую

поваренную книгу Е. Молоховец «Подарок молодым хозяй

кам». Будучи от природы очень сметливой, она ухитрялась

на сравнительно скромное отцовское жалованье (100—150

рублей в месяц) содержать семью в семь человек и даже

находить средства на дальние летние поездки — на Урал,

в Москву и т. д. В нашей жизни не было ни малейшего

намека на роскошь, но не было также и бедности. Ели

мы просто, но здорово и сытно. До сих пор щи и котлеты

я предпочитаю самым искусным ухищрениям кулинарного

гения Европы. Одевались скромно, но тепло и удобно. Си

дели на грубоватых стульях и табуретка», но воздуха в

комнатах имели достаточно.

Я уже упоминал, что нас было пять человек детей —

три мальчика и две девочки. По возрасту получалась на

стоящая лесенка: промежуток между смежными ступень

ками—два года. Я был самый старший, и между мной и

самым младшим братом, Михаилом, разница была в восемь

лет. Дом наш всегда был полон детской возни, детских

33

проказ, детских смеха и слез. Жили мы дружно, и роди

тели всех нас держали очень «ровно»— не было ни лю

бимчиков, ни пасынков. Однако разница в годах сильно

сказывалась. Когда я кончил гимназию, Михаил только

поступил в приготовительный класс, а младшая сестра, Ва

лентина, еще была первоклассницей. Другой мой брат,

Анатолий, от природы одаренный талантом художника, но

впоследствии ставший врачом, был несколько ближе мне

по годам, и с ним в детстве я больше играл и вообще

больше общался. Однако наиболее тесные отношения су

ществовали между мной и старшей сестрой, Юлией, кото

рая была всего лишь на два года моложе меня. Девочка

она была болезненная, но с глубокой душой и мягким,

благородным характером. Практической сметки, уменья от

бивать удары, которых всегда так много посылает дейст

вительность, в ней было очень мало. Эти качества наложи

ли свой отпечаток на дальнейшую жизнь Юленьки (как мы

звали ее в семье). Тогда, в детские годы, я был дружен с

Юленькой и позднее, ближе к окончанию гимназии, много

с ней читал, разговаривал, делился мыслями и чувствами.

Должен, однако, прямо сказать: мои братья и сестры не

играли и не сыграли в моей жизни особенно крупной роли.

В детстве тому мешала слишком большая разница в годах.

Потом же, когда, с окончанием гимназии, я «вышел в

жизнь», мне просто редко приходилось с ними сталкивать

ся и встречаться: условия тогдашней революционной рабо

ты очень быстро сделали меня «отрезанным ломтем» для

семьи.

Когда сейчас мысленно я восстанавливаю перед

своим духовным взором образ моих родителей, мне боль-

ше чем когда-либо бросается в глаза, что по своему про

исхождению, воспитанию, умственному складу, обществен

но-политическим настроениям они являлись типичными