Алиса Акимова - Дидро

— Я испытываю к ней отвращение. Но если это необходимо, если ничто, кроме пандектов, не в состоянии меня прокормить, я поступлю к прокурору.

Заручившись, хотя и вынужденным, согласием сына, метр Дидье принимается за поиски патрона для него. Нужно найти такого, который обладал бы наибольшими достоинствами и сумел бы преодолеть неприязнь юноши к праву. Выбор ножовщика останавливается на его старом приятеле и земляке, метре Клемане де Ри.

VI Блудный сын

Снова метр Дидье возвращается в Лангр, к своим ланцетам и виноградникам, а Дени остается в Париже. Два года юноша проводит в учении у метра Клемана. Дурно ли ему тут живется? У Дени отдельная комната, завтрак, обед, ужин, даже деньги на карманные расходы. И кто осмелился бы назвать сьера Ри и его домашних дурными людьми?

И все-таки Дени недоволен. Его неприязнь, чтобы не сказать — ненависть, к юриспруденции так же велика, как его любовь к языкам, литературе, математике и философии.

Метру Клеману не остается ничего другого, как написать в Лангр своему другу ножовщику, что с обучением его сына праву дело обстоит из рук вон плохо. Дени, попросту говоря, бьет баклуши. Много ли толку в том, что он по-английски читает сочинения каких-то сумасбродов — Локка, Гоббса, Ньютона, или приобрел четыре тома «Истории Англии в картинах» Кливленда? Это чтение ни куска хлеба, ни положения в обществе ему не принесет. А сколько тратит он на эти пустые книги! И метр Клеман не хочет даром получать деньги у метра Дидье.

В ответ из Лангра летят письма метру де Ри, самому Дени. Они полны если еще не угроз, то настоятельных увещеваний. Не хочет быть юристом, пусть поступит в ученики к врачу!

Казалось бы, увещевания подействовали. Дени делает над собой усилие и пытается углубиться в пандекты, выполняет поручения своего патрона, жертвуя тем, что для него всего дороже.

И снова ничего не выходит. И, вероятно, получилось бы то же, если бы он от прокурора перешел к врачу. Медицина и юриспруденция! Обе привлекали его нисколько не больше, чем мастерская ножовщика или церковный алтарь.

Снова полное увещеваний и настойчивых пожеланий взяться за ум письмо отца. Чтобы выиграть время, Дени отвечает, что подумает. Но все идет по-прежнему.

Терпение метра Дидье лопается. Он поручает метру де Ри серьезно поговорить с его непутевым учеником.

Патрон припирает Дени к стенке, предлагая, наконец, сделать выбор между карьерой юриста и карьерой врача.

На этот раз юноша заявляет, что он не хочет быть юристом и заниматься чужими делами. Он не хочет быть врачом и убивать людей. Весьма благодарен!

— Кем же вы собираетесь в конце концов стать? — Метр Клеман просто его не понимает.

— Если вас интересуют мои намерения, извольте, я отвечу. Никем, решительно никем. Я люблю то, чем занимаюсь, и не хочу ничего другого.

Разговаривать больше не о чем.

Но кто в девятнадцать лет не легкомыслен и не полон надежд? К тому же Дени еще» и француз и уроженец Шампани.

«Не дадут же они мне умереть с голоду!» — опрометчиво решает он и, собрав свои нехитрые пожитки, несколько рубашек, сшитых ему еще матерью, две или три пары чулок, еще кое-какую одежду и белье, толстую пачку книг, навсегда прощается с метром Клеманом де Ри и с пандектами.

Покинув дом прокурора, он тут же снимает первую попавшуюся меблированную комнату и перебирается в нее.

С этой минуты для Дени начинается то, что его биографы неточно называют жизнью богемы времен Людовика XV.

Впоследствии сам Дидро, охотно вспоминая Лангр и его жителей, отца, сестру Денизу, брата Дидье Пьера, родственников и друзей семьи, не любил распространяться о годах между уходом его от метра Клемана и женитьбой. Претило ли ему То, что он считал заблуждениями своей юности, или слишком тяжелы были эти воспоминания, другие ли были причины, но он мало рассказывал о десятилетии, прошедшем в горькой нужде и изнурительных развлечениях, в поделках для заработка и продиктованном честностью и долгом отказе от самых выгодных уроков, преходящими любовными увлечениями и непреходящей страстью к науке. Кое о чем упоминает он в «Племяннике Рамо», но насколько это точно, не приправлено ли фантазией художника? Кое-что рассказывает дочери и Нэжону.

Что же знаем мы о том, как жил Дени Дидро до самой встречи его в 1741-м с Анной Туанетой Шампьон, в 1743-м ставшей его женой?

Мы оставили Дени в убогой меблированной комнате. Кошелек его был тощ. Но только когда кошелек его опустел совсем, юноша написал отцу.

Ответ был столь же краток, сколь суров. Немедленно выбрать профессию! В противном случае Дени не получит ничего. Ни одного су, ни одного денье!

Мы уже знаем твердый характер метра Дидье. Но и сын не уступал ему в упорстве. Что бы там ни было, он не изменит своего решения.

Сердце матери мягче. Так бывает всегда, так было и в этой семье. Но что могла матушка Анжелика сделать для своего непутевого сына? Очень немного. Трижды приходила в Париж старая служанка Дидро, Элен Брюле, та самая, которая упомянута в завещании. Тайком от метра Дидье приносила она Дени несколько ливров, сбереженных мадам. Шестьдесят лье пешком туда и шестьдесят обратно! Какое для этого нужно было здоровье и какое доброе сердце?!

Мадам Вандель, дочь Дидро, еще застала Элен в живых. Всякий раз, вспоминая свои походы в Париж, старуха плакала. Сколько угодно таких путешествий готова была бы она тогда совершить, чтобы еще разочек повидать своего миленького Дени и хоть немножко облегчить его участь!

Но надолго ли могло хватить Дидро материнских денег?!. Четвертый раз служанка уже не пришла.

Предстояло повторение старой, как мир, истории блудного сына, истории лишений и бедствий, но и приключений, истории безупречной честности бедняка, приправленной, однако, плутовскими проделками. И вместе с тем история была и новой, не похожей ни на чью иную.

Сам Дидро кратко и точно характеризует эту пору своей жизни в письме к Беррие, директору парижской полиции: «Десять лет я провел в занятиях литературой и математикой, пренебрегая возможностью стать известным».

На самом же деле эти трудные годы были не чем иным, как подготовкой к великим делам, которые Дидро совершит потом.

Почему так беспощаден был к любимейшему из своих сыновей ножовщик, человек, как мы могли убедиться, и добрый и умный? Его тоже нужно понять. А французы говорят: «Все понять — это все простить». Однажды он уже принес жертву — отказался от своей заветной мечты увидеть сына если не каноником, преемником Дидье Виньерона, то хотя бы ученым богословом. В его представлении о карьере, конечно же, юриспруденция и медицина занимали место куда менее почетное, чем служение господу богу.