Борис Малиновский - Участь свою не выбирали

Вместе с Богдановым сразу же пошли выбирать наблюдательный пункт. С высотки за насыпью, поросшей густым кустарником, в слабом утреннем тумане были видны деревня и большое поле перед ней. Посередине тянулась цепочка совсем не замаскированных недавно вырытых окопов. То в одном, то в другом мелькали головы красноармейцев – судя по всему, им приносили пищу. Один храбрец сидел наверху и преспокойно ел из котелка.

Немецкая передовая проходила по огородам деревни и была хорошо видна. Обзор отсюда был отличный, и, оставив Богданова рыть окоп, я вернулся назад.

Тем временем связисты уже установили телефонный аппарат и сообщили, что штаб требует Бокова. Поскольку он еще не появлялся, трубку пришлось взять мне.

Начальник штаба дивизиона спросил, что нами сделано и где находится командир батареи. Я доложил, что НП и блиндаж готовы, а Боков, наверное, скоро будет, поскольку идет сюда через штаб батальона вместе с лейтенантом Смирновым и красноармейцем Федотовым. Через час меня снова позвали к телефону. Узнав, что комбата еще нет, начальник штаба приказал отправить двух красноармейцев в стрелковый батальон и разыскать пропавших.

– Живыми или мертвыми! – добавил он.

В полдень красноармейцы вернулись, никого не обнаружив. В этот день "мессершмитты" совершили жестокий налет на оставшиеся на старом месте наблюдательные пункты других батарей дивизиона, обстреляли штаб полка и бомбили огневые позиции в Эмаусе. Действовали они точно, словно по чьей-то подсказке.

Через два дня меня и Богданова вызвали в штаб полка. Там капитан стал расспрашивать про Бокова, Смирнова и Федотова. Мы рассказали обо всем, что произошло за те три дня, пока Боков командовал батареей, и, главное, о его ответе на мой вопрос. В конце наших объяснений капитан укоризненно покачал головой:

– Эх вы! А еще комсомольцы!

Не сказав больше ничего, он отпустил нас. Но нам самим уже стало ясно, что рядом с нами был предатель, сумевший подбить на предательство нашего комвзвода и подбиравший ключи к нам.

Вспоминая сейчас и заново переживая этот случай, когда я мог стать невольной жертвой предательства, если бы комбат, не почувствовав моей внутренней неприязни, "прихватил" с собой и меня, задаю себе вопрос: как могло случиться, что мы не разгадали зловещего замысла этого человека? Ведь разговор с ним встревожил и зародил в нас чувство отчужденности. Однако для кадровых сержантов и красноармейцев авторитет командиров и политработников был настолько высок, что ответ комбата был воспринят нами только как своеобразная реакция на долгое изнурительное отступление, участником которого он оказался. Вопрос – победим или нет – перед нами не стоял: мы безгранично верили словам Сталина, считая отступление делом временным. И поэтому менее всего ожидали, прибыв на фронт, предательства со стороны боевых товарищей из одного и того же блиндажа и окопа, тем более – от командиров!

Тогда, по молодости, я не задумывался, в чем истоки предательства. Сейчас ясно: шкурничество и трусость, приспособленчество и безответственность, равнодушие ко всему (кроме собственных дел), всепрощение тех, кто постоянно подводит своих товарищей и близких, любит жить за счет других, обманывая и делая подлости, – вот почва в обычной жизни, на которой произрастает предательство в годы тяжелых испытаний.

Для меня и разведчиков случай с Боковым стал уроком: надо жить своим умом и отвечать не только за себя, но и за окружающих, понимать, что за черными мыслями и словами могут последовать черные дела. Истины эти простые, а по-настоящему мы усвоили их, только когда набили шишки…

7 ноября 1941 года

День или два спустя наш дивизион сняли с железной дороги Москва – Ленинград и паромной переправой перебросили на левый берег Волги. Это не такое уж легкое дело, если учесть, что паром был очень хлипким. Остальные дивизионы остались на прежних позициях.

После ночного марша дивизион занял позиции вдоль левого берега Волги. Пехоты здесь не оказалось.

Оборона водного рубежа была поручена артиллеристам.

Новый наблюдательный пункт нашей батареи находился метрах в двухстах от реки, там, где берег поднимался террасой. Кругом рос густой кустарник, чуть сзади начинался лес. Тут мы и построили блиндаж, а на песчаной террасе вырыли большой окоп и установили в нем стереотрубу. Впереди, между террасой и водой, ночью оборудовали еще один окоп, куда на ночь забирался разведчик с ручным пулеметом.

За рекой, в полукилометре от берега, отлично просматривалась большая деревня. Сразу за ней шел лес. Я и разведчики часами просиживали за стереотрубой, наблюдая поведение немецких солдат и офицеров. В наших ушах еще звучал упрек: "Эх вы! А еще комсомольцы!" И нам очень хотелось обнаружить что-нибудь у врага и нанести урон гитлеровцам.

Враги разгуливали свободно, не маскируясь, иногда по деревне проезжали машины. В одном из домов, как видно, расположился штаб: к нему то и дело подходили офицеры. В остальных жили солдаты; жители, очевидно, были выселены. Мы сообщили об этом командиру дивизиона. Несколько дней, то утром, то вечером, он приходил на НП и, не торопясь, тратя всего два-три снаряда, чтобы не спугнуть гитлеровцев, проводил пристрелку батарей.

Когда на четвертый или пятый день командир дивизиона появился на НП, в деревню как раз въехала колонна автомашин. Дивизион открыл по ним беглый огонь всеми батареями. По всей деревне, поднимая фонтаны земли и обломков строений, мощно загрохотали разрывы. Высыпавшие из домов солдаты бросились врассыпную. Машины заметались, одна съехала в канаву и опрокинулась. Над двумя другими поднялись высокие столбы огня и дыма. Несколько офицеров и солдат, вышедших из штаба, попали в эпицентр огня: возникший близко взрыв разметал их в разные стороны. Над деревней встало сизое облако порохового дыма. Мы с восхищением смотрели на нашего командира: вот что такое умело подготовленный артиллерийский налет! Наконец-то и мы как следует поколотили фашистов!

Наш налет стал сигналом к стрельбе батареи "катюш", которая только вчера присоединилась к нам. Мы услышали прерывистое урчание реактивных установок. Вскоре в деревне и в лесу за околицей заплясало пламя[2].

Все последующие дни на нашем участке было очень тихо. Мы даже сумели помыться в "бане", которую предприимчивый начальник штаба дивизиона наспех соорудил из землянки прямо на огневой. Пар получался от нагретых камней, а вместо таза для воды приспособили кухонное ведро. В "баню" надо было залезать на четвереньках, а мыться на корточках. Зато я навсегда запомнил пронзившее все тело необычное чувство наслаждения, когда горячая вода с мылом коснулась кожи, очищая от пота и грязи, накопившихся за четыре месяца войны.