Михаил Вострышев - Московские обыватели

— Значит, милостыньку подавал? — Прозоровский уверился, что теперь уж врагу не вышибить его из седла, не скрыть свой маневр. — У меня, кажется, и доходов поболее твоего, а подавать все равно иной раз затрудняюсь, чтоб нищим не оказаться. А твои денежки-то какие?.. Я скажу: фальшивые. Господа их сразу распознают, так ты ими мужиков соблазнял. Жаль, жаль, что не каешься в преступных грехах, — искренне пожалел врага Прозоровский, достав со дна ларца остатние бумаги. — Нам же не только про фальшивые деньги доносят. Вон он, реестрик. — Князь ласково похлопал по листкам и поднес их к глазам. — Ругательную историю иезуитского ордена печатал? И это когда всемилостивейшая императрица приют и свое покровительство христовому братству дала. Через архитектора Баженова, тоже из мартинистов, переписку с наследником престола имел? И это когда матушка государыня даже внукам советует пореже обмениваться мыслями со своим взбалмошным отцом. Над прекрасными монаршими пьесами в своих журнальчиках подсмеивался? И это когда весь Петербург рукоплескал им. Я уже не говорю о таких мелочах, как «Библиотека для бедных», которую ты печатал, несмотря на запрещение. Много, ох, как много фактиков для следствия и суда набирается. Уж не молчи лучше, покайся, поведай о тайнах. Глядь, и послабление выслужишь.

— Я прошу разрешения принести мне лекарства из аптеки. Я больной, очень больной, — тихо, дрожащим голосом пробормотал Новиков.

Много слышал он чепухи о себе, но теперь, кажется, за него принялись серьезно и решили извести. Нет, это не прихоть Прозоровского, это озлилась сама императрица.

— Рецептик небось выпишешь к своему человечку? — зло улыбнулся князь. — Только мы рецептик твой не в аптеку, а в соседнюю комнату снесем и хорошенько повертим. Глядь, и ниточка потянется. И тогда ты не в своем доме у Никольских ворот заночуешь, а в двухстах шагах от него — в Тайной экспедиции на Лубянке. Согласен?

Новиков молчал. Ему было жаль князя, жаль императрицу, в сотый, в тысячный раз жаль свою унылую родину — до преступного мало в России распространено просвещение, полезная деятельность. Сначала казалось — настал славный век Екатерины. Громы фейерверков, блеск театров, государыня-вольтерьянка. Открыт первый институт для девиц, иные учебные заведения. Возводятся величественные дворцы, сооружаются картинные галереи, основываются ученые общества. Вся Европа со страхом и уважением смотрит на северного колосса, в Петербурге ликуют при каждом известии об очередном поражении турок, поляков, шведов. Раззолоченные кареты, веселые пиры, собольи шубы, сундуки с драгоценными камнями, изысканный французский язык и меткие афоризмы французских энциклопедистов. Это и есть Россия?..

Или Россия — полуголодная бескрайняя равнина, стонущая под игом все новых налогов, рекрутских наборов, беспрестанных пожаров. Никогда еще в ней не было столь сильного презрения к простонародью со стороны высшего света, высочайшего двора. За показной фальшью любви к отечеству русские вельможи скрывают свое сластолюбие, жестокость, цинизм. Дворяне гордятся не делами предков, а их золотом, не деятельным трудом, а своей спесью, не резвыми детьми, а развратными фаворитками. Взятка правит миром. Воруют все: и фаворит Платон Зубов, и директор банка Завадовский, и кассир Кельберг, и жена кассира, и его слуга. Россия, обремененная войнами и барской роскошью, впервые влезла в международные долги, и дай ей бог когда-нибудь из них вылезти.

А все началось со лжи. Уничтожили Тайную канцелярию, где пытками добивались признаний, но немного погодя завели Тайную экспедицию. Говорили о необходимости всепрощения, и тут же тысячами казнили изнуренных мужиков, осмелившихся на ропот. Издавали законы о потребности страны в незамедлительном просвещении, а ныне за попытку образовать и накормить народ возводят на меня хулу…

Олсуфьев страдал. Ему было искренне жаль арестанта. Конечно, увлечение масонством — это грех, но простительный грех. Николай Иванович Новиков славен тем, что издавал дешевые книги и в иной деятельности выказал расторопность, образованность, практическую хватку. Неужто его будут судить? Надо бы исподволь вызвать к нему у князя жалость. А впрочем, не надо, только себе жизнь усложнишь, а ему не поможешь, раз сама императрица осердилась…

Копиист Федоров ждал. Ему нестерпимо интересно было узнать еще хоть что-нибудь про черную магию, золото и преступные масонские тайны. Сам он был лишь членом «Евина клуба», где несколько десятков молодых людей обоего полу из благородных семей предавались плотским утехам…

Князь Прозоровский размышлял. Ему после допроса не стало ясней ни масонство, ни этот скрюченный болезнями отставной армейский поручик. Что же мы имеем? А все то же: вредные замыслы, корыстолюбие, плутовство и обольщение, тайные сборища, еретическая типография, поколебание и развращение умов, опаиванье зельем… Слов много, а в суд с ними не сунешься…

Но суд и не понадобился. Вскоре Екатерина II прислала главнокомандующему Москвы свой высочайший указ, где было черным по белому написано, что преступления Новикова «столь важны, что по силе законов тягчайшей и нещадной подвергают его казни. Мы, однако, и в сем случае, следуя сродному нам человеколюбию и оставляя ему время на принесение в своих злодействах покаяния, освободили его от оной и повелели запереть на пятнадцать лет в Шлиссельбургскую крепость».

Четыре года спустя пытливый наблюдатель русской жизни Андрей Болотов записал в своем дневнике: «Славного Новикова и дом, и все имение, и книги продаются в Москве из магистрата, с аукциона — и типография, и книги, и все. Особливое нечто значило. По-видимому, справедлив тот слух, что его нет уже в живых — сего восстановителя литературы».

Оборвалась жизнь Новикова-просветителя. Окруженная тайной продолжала теплиться жизнь Новикова-мученика.

Законоискусник. Юрист Захарий Аникеевич Горюшкин (1748–1821)

Чем дольше существует человечество, тем больше опутывает себя законами, уставами, правилами. Кажется, чего проще — суди по справедливости. Но у каждого свое представление о справедливости и способах ее достижения. Конечно, что мне законы, коли судьи знакомы! Сотни пословиц придумал народ против судопроизводства и законотворчества, но до сих пор мир ничего лучшего не изобрел, чтобы защитить добропорядочного обывателя и укоротить преступника.

С появлением письменности на Руси появились и первые сборники законов. Но государственные чиновники не утруждали себя их изучением и усовершенствованием. Даже в конце XVIII века, который в России звался «веком просвещения», судейскую комнату обычно заменяли на пыточный подвал.