Леонид Филатов - Прямая речь

В свое время выдумал спектакль «Подвески королевы» (по «Трем мушкетерам»), в котором должно было быть много музыки и песен. Этот мюзикл я готовил с Соловьевым-Седым. Но то было время какого-то бурного интереса к роману Дюма. Одновременно были поставлены телефильм, комическая опера, спектакли, и наша идея смогла воплотиться только в Театре мимики и жеста.

Написал 15 песен к «Острову сокровищ», хотел сделать пластинку, где не только сыграл бы сам все роли, но и исполнил бы песни, потому что запись задумывалась, как дневник рассказчика. Однако и эта моя идея оказалась неоригинальной, и пластинка не вышла. В общем, мои песни вряд ли могут существовать самостоятельно, они очень привязаны сюжетно к пьесам, к фильмам, тематически узки, и лишь некоторые из них могут идти дальше спектакля или литературного сценария.

Тематические песни к спектаклям, с одной стороны, писать интересно, с другой — меня всегда сковывают и затрудняют рамки сюжета. А сделать песню просто способом существования, способом выражения своих мыслей, эмоций у меня как-то не получилось…

1985 г.

На днях беседовал с дамой, представившейся кинокритиком: «Зачем вы снимаетесь в дурном кино?» Говорю: «Ну, понимаете, условия жизни артистов… приходится…» И долго ей объясняю, как будто она из Чикаго. В конце концов, мне стало скучно. Я не могу разговаривать с такими людьми. Они не видят, что есть заоконный пейзаж. «Что-то не очень у нас идет». Да откуда «ему» идти, если рубль не адекватен ничему на свете?

Зачем нам Кафка? Нам нужна «Маленькая Вера». И молодой Пичул понимает это так пронзительно, так тонко. В последнее время я лучше работ, чем у Юрия Назарова и Людмилы Зайцевой, не видел. Пусть Пичул вложил эпатажные куски: лишь бы пришли, лишь бы увидели, а уж потом поговорим.

1989 г.

Я стопроцентно отдаю предпочтение «надбытовому» кино. Нельзя произведение искусства проверять на истинность при помощи элементарного сравнения с жизнью. В художественном фильме быт должен быть доведен до такой степени концентрации, что даст представление и о бытие. Для меня важно, чтобы художник обладал своим мировидением и оригинальным киномышлением, способным наиболее глубоко выразить тенденции времени. Сейчас, увы, многие научились делать бойкие фильмы, точно так же, как многие рифмуют слова. Но ведь это же еще не поэзия…

1985 г.

Сейчас в моде непристойный юмор. Но все-таки народ у нас в старом бульоне воспитывался: с одной стороны, он крайне целомудренный, особенно в провинции, с другой — невероятно распущен. В России, если уж говорить на такие темы, то обязательно надо, чтобы было смешно. Чтобы не возникло ощущения отторжения, нужно делать легче, не грязно, не нагружать свинцом. Тогда непристойность, которая потребовалась как некая стилистическая задача, как компонент обозначения эпохи и способа разговора, будет находиться в области искусства.

1988 г.

Авторское кино, кассовый фильм… Это высосанная из пальца альтернатива. Кино все-таки рассчитано на зрителя. Не так просто сейчас снимать, особенно европейцам. Ну, может Феллини существует спокойно, немножко Бертолуччи, а у остальных трудности. Никто не дает денег, только под коммерческую выгоду, чтобы получить прибыль с проката.

Все ищут способы завлечь зрителя. А заявления вроде: «Я снимаю кино для себя» звучат, по меньшей мере, глупо. Если тебе не нужен зритель, то ты-то ему тем более не нужен, и снимать тебе не надо, и нечего на тебя деньги переводить. Сиди дома, крути проектор, наслаждайся в одиночку собственным творчеством.

1990 г.

Не думаю, что сегодняшнее положение кинематографа хуже, чем было. Хороших картин всегда мало. И нельзя же поштучно: «Вот какую картину я сделал в эпоху перестройки». Ну, а до перестройки он, может, сделал картину лучше. А послезавтра сделает гениальную. Кому-то нравится, кому-то нет.

1989 г.

Искусство не может впрямую сразу же воздействовать на жизнь, перевернуть существующие аномалии. Оно как капля, которая точит камень, может и изменить образ мышления в сторону нравственности, которую почему-то часто путают с морализаторством.

Нас никто практически не знает за пределами Бреста. Будем смотреть горькой правде в глаза: коммерческое наше кино никуда не попадает. Я воспитан на поколении делоновском, на европейском кино. Сорвались два проекта: «Игрок» по Достоевскому, где моей партнершей должна была быть Настасья Кински, и «Палата № 6» с Марчелло Мастрояни. Сорвались еще на уровне продюсеров. И все из-за того, что мы, советские актеры, ничего не стоим. И труд наш ничего не стоит, а там имидж, фамилия, даже ноготь звезды, как раз и приносят главные деньги.

1990 г.

В целом, кино, конечно, гибнет. Почему? Ну, во-первых, как любят сейчас говорить: прокат «американизирован». Какое роскошное слово! Ах ты, Бог, ты мой! Как будто в Америке это говно кто-то смотрит. Американизированы они. Это вы себе льстите. Никакой американизации, просто идет поток дешевой пошлятины, которая к настоящему американскому кино абсолютно никакого отношения не имеет.

А, во-вторых, кто у нас снимает фильмы? Сейчас только, пожалуй, Сережа Соловьев. Хорошо, оставим это поколение. Найдем молодых, много ли они делают? Сережа Ливнев сделал «Кикс». Молодой Тодоровский — два фильма, замечательных, Месхиев. Все? И как мучительно каждому это дается! А мастера почти не работают. Денег не дают. Даже им. Зато сегодня в кинематографе царит некий Тютькин, вчерашний осветитель или завмаг. И все говорят: нормально. Не знаю, может, это для кого-то нормально, но для меня кино все-таки вещь более сложная, чем даже то, чем я себе позволяю заниматься. Я не могу себя ставить в один ряд с людьми, которые тонко ощущают, что такое кино, за которыми кинематографическая культура, а не три отсмотренных картины Сабо, для которых кино — это жизнь, без этого они просто умирают. Но сегодня этого мало, надо, оказывается, на склоне лет приобретать еще и другие таланты: хватать, уговаривать, быть самоменеджером. У меня это не получается. Я не умею кланяться денежным мешкам. Я не знаю их, а мне для самоуважения надо знать, кому я предлагаю. Не прошу. А идеальная ситуация, если бы пришли и спросили: «Есть у вас проект?» — «Есть, пожалуйста». Но ведь так не происходит. Ни с кем.

1992 г.

Мне часто звонят с просьбой: «Приезжает звезда такая-то. Не возьмете ли на три дня?» — «Нет, — отвечаю, — не возьму». Причина лишь одна: я звезду знаю, а она меня — нет. Кто я для нее в таком случае буду? Официант? Развлекатель? Просто нормальный человек? Ну, поговорю с ней о перестройке, выпьем, покуражимся, но ведь хочется объяснить: я тоже актер. Хотя, конечно, можно поутру с легкого обоюдного похмелья завести звезду куда-нибудь, показать свое кино и услышать в ответ вежливое: «Здорово!».