Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

— Я разузнаю кое-что о судьбе вашей семьи, герр Капельдудкер. Ждите новостей, хотя, может быть, пока не совсем благоприятных.

— Как вы можете узнать?

— Могу, а как — это мое дело!

— Не боитесь?

— Нет.

— Хе, я всегда считал, что деньги могут купить на свете все. И вот вижу — нет, деньги не могут купить арийскую кровь. В мире хозяин — сила, герр Люкс!

— Неверно! В мире хозяин — правда, герр Капельдудкер. Но за правду нужно бороться. Нет на свете сильнее человека, который верит в правду и борется за нее.

— А я не верю… Где же здесь правда сильнее, чем это?

Мимо с тяжелым топотом кованых сапог проходит рота рослых эсэсовцев.

— А насчет вашей графини… Хе, у нее теперь наша еврейская жизнь!

Сумрак. Улица. Опустошенное отчаянием лицо Греты. «Одна… Что делать? На кого опереться? У меня ничего не осталось, кроме ненависти и одиночества».

Сумрак сгущается больше и больше. Мимо проходят темные тени. Потом наступает полный мрак.

Комнатка матушки Луизы. Вечер. Луиза хлопочет у плиты. Входит Грета и устало опускается на стул. Кладет локти на стол, подпирает руками голову. Молчание.

— Нет?

— Нет.

— Ты обошла все адреса по объявлениям?

— Все.

— Была на бирже труда?

— Да.

— Ничего?

— Ничего.

Молчание. Луиза вздыхает, затем поворачивается к Грете:

— Слушай, девочка, по рекомендации твоей тетушки я года три тому назад работала на кухне в столовой для обедневших господ, всяких там графов и князей. Моцартштрассе, 16. Сходи туда. Столовая содержится на пожертвования богатых господ. Предъявишь паспорт, что ты графиня, и получишь карточку.

— Позор! Чтобы Равенбург-Равенау…

— Знатные господа тоже хотят кушать, а фамилий там на карточке не ставят. Будешь получать завтрак, обед и ужин. Спроси о работе. Может, устроишься… Купишь себе хоть юбку… Ты обтрепалась донельзя…

Узкий проход от входной двери к вешалке. Входят старики и старушки, все одеты старомодно, у женщин на лицах вуаль, у мужчин воротники подняты, головы втянуты в плечи, лица опущены книзу. Кокетливо, но старомодно одетая старушка сидит за столиком и проверяет личные карточки входящих. Входит Грета. На лице у нее вуаль.

— Здравствуйте, моя дама. Вот мой паспорт. Я прошу о выдаче карточки.

Старушка проверяет паспорт, приветливо улыбается и качает головой.

— Очень сожалею, графиня, но с этого года мы даем карточки только пожилым и детям. Времена теперь тяжелые, пожертвований стало меньше, цены растут, а число обращающихся за помощью все увеличивается.

Она доверительно шепчет:

— Во всем этом виноват Гитлер. У князя цу Левенштейн прабабка по материнской линии оказалась еврейкой. Его разорили, расхватали имущество по кускам. Вот старый герр ходит теперь к нам. И потом эти русские. Такие нахалы!

— Может быть, можно устроиться у вас на работу?

— Что вы, графиня! Мы даем работу только очень важным особам, но какой с них толк! Только одни расходы! Князь цу Левенштейн работает у нас посудомоем, так что же вы думаете? За месяц он разбил восемнадцать тарелок, шесть рюмок и одно блюдо, а русский великий князь Владимир не хочет чистить овощи прежде, чем ему не поднесут стакан водки! Раньше требовал обязательно импортную из Москвы, перекрестит ее от большевистской заразы и пьет, а сейчас смирился, поник и соглашается на наш шнапс!

Шум уличного движения. Гудки. Сергей, Ганс и Альдона едут через городской парк на верхнем этаже автобуса. Мимо проплывают красные и желтые верхушки деревьев. Золотая осень в Берлине. Пассажиры в легких пальто.

Альдона:

— Пора, Сергей. Нельзя дальше мучить девушку.

— Знаешь, Альдона, что такое разведка? Это школа терпения! Грету мучит жизнь, а я слежу за накалом ее протеста и отчаяния. Я жду. Работать по другим линиям мне опаснее, но проще. Я покупаю — они продают. Здесь пока нужно ждать. В Грету нами вложено время, усилия и немного денег. В намеченной большой комбинации она незаменима, и я не имею права на ее отказ. Момент вербовки надо тщательно рассчитать — это не объяснение в любви, а закономерное завершение внутреннего процесса. Ты знаешь, какова судьба недоношенных детей?

— Они рождаются хилыми или мертвыми.

— То-то!

Осенний голый и черный парк. Дождь. Унылая полутьма. Степан и Иштван идут рядом, прикрывая от прохожих лица зонтами.

Иштван:

— В последние дни Сергей не сводит с Греты глаз. Просит разрешения на вербовку и последующее. Через месяц, Степан, у нас будет еще одна перспективная линия. Я имею в виду комбинацию с полковником.

— Разрешение даю, деньги будут. Действуйте. Ты уверен в успехе?

— Ты старый разведчик. Вербовка чуждого нам человека для использования в наших целях — это не покупка часов с гарантией.

— Ладно. Сергею передай: Центр его работой с Чиновником и Инженером доволен. Обе линии спокойные, и ты, Иштван, подготовь передачу обоих Лёвушке. Да, чтобы не забыть: скажи Сергею, Капельдудкер проверен. Обыкновенный жуликоватый обыватель, придавленный несчастьем. Для Амстердама годится, но с условием, чтобы Сергей не посвящал его в курс дела. Можно сделать кое-какие намеки, но не больше. Потом будет видно. А вот Валле — матерый прохвост: оказывается, он еще в тридцать втором году записался в Берлине в компартию, а в Хемнице — к гитлеровцам. Понял? Чтобы не проиграть при любом исходе борьбы! Пусть Грета будет с ним осторожней!

Лиловый мутный вечер поздней берлинской осени. Грязная слякоть. Дождь со снегом, желтые фонари. Игра цветных реклам сквозь льющуюся в темноте воду. Все расплывается, все неясно. На угловом здании над входом реклама «Cafe Uhlandeck». Мимо бегут люди, горбящиеся под зонтиками. Блестят мокрые плащи. Под голой мокрой липой две низенькие скамеечки. На них кипы газет, прикрытые обрывками домашней клеенки. В дупло дерева воткнуто древко рекламного красного со свастикой флага с надписью: «Volkischer Beobachter». Между скамеечками стоит Грета. Дырявая кухонная клеенка повязана у нее на шее поверх головы в виде плаща с капюшоном. Плачущим голосом она кричит сквозь ровный гул уличного движения и дождя:

— Вечерние газеты, герршафтен! Покупайте свежие газеты, мои дамы и господа!

Кое-кто из прохожих останавливается, но газеты мокрые, дождь усиливается, и, махнув рукой, все спешат дальше, ничего не купив.

Из завесы дождя и снега появляются парни и девушки.

Курт сует Грете пакетик:

— На, держи!

— Что это?

— Два бутерброда! Прихватил с работы. Ешь!

Молодые люди исчезают. Позади Греты за деревом в дожде возникает неясная и неподвижная фигура мужчины. Грета жадно жует и между глотками пищи кричит в темноту мелькающим фигурам: