Сергей Бойко - Шарль Перро

Восьмого сентября занятия возобновились — и именно этот день стал переломным в жизни Шарля Перро. Как оказалось, Провидению было угодно, чтобы в его судьбе приняли участие не только будущие великие политики, священнослужители, деятели культуры, но и самый обычный мальчик по имени Борэн.

Этот одноклассник Шарля, так же как и он, был робок, боялся учителей, когда его спрашивали, часто отвечал невпопад, нередко отказывался отвечать, и его больше других били линейкой по пальцам. Даже к Шарлю ребята испытывали больше уважения — может быть, из-за старших братьев, которые часто приходили забирать его из коллежа. Борэна же они не признавали ни в какую, никогда не принимали в свои игры и смеялись над ним еще и потому, что он был толстым прыщавым коротышкой со шмыгающим, вечно мокрым носом. Шарлю не раз доводилось видеть, как одноклассники отвешивают ему тумаки и подзатыльники.

Но то, что он увидел сегодня, входя в ворота коллежа, потрясло его. Трое мальчишек опрокинули Борэна в грязь (ночью прошел дождь), перепачкали его костюм, но не успокоились на этом. Двое держали его за руки, а третий макал его лицом прямо в лужу, так что Борэн не мог даже кричать.

Издав какой-то гортанный звук — потом ему сказали, что он заревел, как бык, — Шарль неожиданно для самого себя бросился к обидчикам. Одному двинул ногой под ребро, другого — того, что держал голову Борэна, — стал бить кулаками, а потом вцепился ему в волосы. Третий убежал сам, боясь наказания. Двое из обидчиков Борэна принадлежали к очень знатным фамилиям, они не привыкли получать сдачи и потому растерялись, не зная, как им быть.

— Иди домой, — тихо и спокойно сказал Шарль мальчику, — и приходи в чистой одежде. Я все объясню учителю и назову имена твоих обидчиков… — и уже в спину удаляющемуся Борэну крикнул: — Когда вернешься, садись со мной рядом!

Здесь, на этом грязном школьном дворе, он встретил наконец человека, который по-настоящему нуждался в нем. Нуждался так, как, наверное, нуждался бы в нем его умерший брат-близнец. С Шарлем произошло что-то необыкновенное. В него словно вставили недостающий стержень, под ногами, казалось, появилась прочная опора. Как будто лопнул страшный нарыв, который годами грыз и мучил его.

Уже на первом уроке произошло нечто неожиданное, из ряда вон выходящее. Когда учитель раскрыл книгу Плутарха и спросил учеников, кто ему повторит прежний урок, первым поднял руку Шарль. Выйдя прямо к доске и глядя на ребят строгим и спокойным взглядом, он стал по-латыни без запинки пересказывать Плутарха…

В этот день он впервые получил высший балл. И с этого мгновения никогда больше не получал средних оценок — только высшие!

Так началась их дружба с Борэном. С этого дня они почти не расставались. Вместе сидели на занятиях, вместе шли в коллеж и из коллежа, вместе учили уроки, вместе обсуждали прочитанное. Эта дружба чудесным образом исцелила их обоих: Борэна — от косноязычия, Шарля — от его вечной робости при ответах. Теперь, отвечая какую-нибудь тему на уроке, он стоял прямо (а раньше сутулился, как бы прижимаясь к земле), глаза его смотрели прямо в глаза учителю (а раньше он не поднимал глаз, словно ища чего-то на полу), голос звенел, а не дрожал, как раньше. Более того, он начал отстаивать свое мнение и даже спорить с учителями на уроке!

— Что с тобой случилось? — спросил Шарля учитель Жан Гриншер после одного из первых его блестящих ответов.

— Я выздоровел! — с горящими глазами отвечал мальчик, сам удивляясь той фразе, которую произнес.

— Значит, ты болел? А я и не знал!

— Я и сам не знал…

— Вот оно что! А я все думал: Перро, и такой болван!

И при этих словах учителя класс тоже словно очнулся, и начался хохот. Смеялись все ученики, смеялся Борэн, смеялся и сам Шарль, смеялся и Жан Гриншер. И этот смех сразу стер все годы стыда, позора и унижения и стал границей, за которой для Шарля начинался новый мир — мир, в котором он почти всегда был первым.

…Очень тяжело переносят люди нервные болезни. Тот, кто не болел психическим или нервным расстройством, не знает, что это тяжелее физического недуга, страшнее зубной боли, ужаснее сломанной ноги. Тяжелым прессом давит болезнь на человека, и некуда ему деться от мучающей его тоски. Она скручивает в рог, придавливает, как тяжелый камень, в груди стоит все время противный холодок, и душа стынет от страха. Этот страх непонятен, непостижим. Человек не знает, что за ним последует, и тратит все силы на преодоление этого страха.

Для окружающих и родных этот недуг непонятен. Человек с виду ничем не болен: у него не болит голова, нет насморка и температуры. Даже мать часто не понимает болезнь своего ребенка, а чужие считают его либо симулянтом, либо идиотом.

Но нет счастливее человека, который вдруг освобождается от своего недуга. У нервнобольного, особенно психастеника, каким был Шарль Перро, выздоровление может наступить вмиг: бывает, всего одно слово размыкает цепь болезни, и она спадает, как тяжелые доспехи, и сразу становится удивительно легко и свободно.

Это и случилось с Шарлем Перро. Он преодолел-таки «заклятие Франсуа».

1640–1642 годы

За шесть лет до рождения Шарля Перро, 5 сентября 1622 года, Арман Жан дю Плесси получил от папы Григория XV красную шапку и принял титул кардинала Ришелье, став главой французской церкви.

Через три месяца после этого события он уже приобрел доверие короля и начал свой путь к овладению могуществом, которое делало Людовика XIII одновременно и таким маленьким, и таким великим. Кардинал (а с 1624 года и первый министр короля) был человеком необыкновенных способностей, великого дарования, могучей душевной силы, но вместе с тем властным, хитрым, изворотливым.

В течение двадцати лет Ришелье был фактически повелителем Франции и за это время сумел настолько поднять престиж своей страны, что Людовик XIV, вступив на престол, получил в свои руки могучее централизованное государство.

Однако Франция этого не оценила. Жестокая политика кардинала, выжимавшего из народа, в том числе и из состоятельных горожан, все соки и всеми силами увеличивавшего государственную казну (а равно и свою собственную), вызывала общую ненависть. Не перечесть эпиграмм, сочиненных против кардинала. Впрочем, он был к ним совершенно равнодушен.

Одну из таких эпиграмм написал с братом Клодом и Борэном юный Шарль Перро. Как оказалось, к тринадцати годам он уже сложился как вполне подготовленный сочинитель. Его первая сказка или «антисказка», — как определил первые пробы пера Шарля Перро Марк Сориано, — называлась «Любовь линейки и компаса» и была посвящена кардиналу Ришелье.