Эмма Вильдкамп - Любовница фюрера

– Ванная там. Можешь помыться.

Лени, едва сдерживая слезы, пошла в ванную и разрыдалась там. Вернувшись, она застала Отто уже одетым.

– Так, у меня встреча. Вот тебе деньги, на случай если забеременеешь.

Лени обескуражено смотрела на его протянутую руку и вдруг вырвала банкноту из рук и разорвала ее в клочья, отчаянно закричав:

– Ты – чудовище! – и выбежала за дверь, сотрясаясь от рыданий. Девушка долго и бесцельно блуждала по улицам туманного Берлина. От унижения ей не хотелось дальше жить. У канала Ополчения она неподвижно простояла несколько часов, пока в ее голове не созрела идея написать обидчику гневное письмо о растоптанной любви и предательстве. Вернувшись домой, она села за стол и тем же вечером отправила Фротцгейму послание о том, как цинично, всего за несколько минут, он погубил ее любовь и невинность. В тишине комнаты раздавался яростный скрип ее перьевой ручки, которой она писала письмо на бумаге с вензелем. Как он мог?! Да кто он такой, что позволяет себе так с ней обращаться?! От переполняющих ее эмоций у нее разболелась голова, она небрежно запечатала конверт и быстрыми шагами спустилась по лестнице в прихожую. Там она оставила его на подносе для почты – утром письмо должна была забрать прислуга. Лени обессилено легла на кровать и тотчас же провалилась в тяжелый сон.

Глава 5

Первый успех

– Фрау Якоб, Вы меня слышите? Пора на прогулку! – донесся откуда-то издалека, словно сквозь пелену, мелодичный женский голос. Лени, неподвижно застывшая на своей кровати, даже не шелохнулась. Вновь и вновь она вспоминала свою неудачную первую любовь, и, казалось, это было для нее своеобразным изощренным удовольствием. Снова и снова она перебирала в памяти эти долгие часы отчаяния и душевной боли, которые доставил ей Отто Фротцгейм. Ее руки, что есть мочи, сжимали край одеяла. Медсестра остановилась перед ней на мгновение, затем сочувственно покачала головой, нагнулась и попыталась разжать посиневшие от напряжения пальцы. Лени вдруг сделала глубокий судорожный вздох, как будто долго находилась под водой, и уставилась непонимающим взглядом на склонившуюся над ней женщину.

– Все хорошо, фрау Якоб. Не волнуйтесь! Все хорошо. Пожалуйста, идите в парк. Пора на прогулку, – и ласково взяв Лени под локоть, она повела ее к двери.

Лени нехотя повиновалась сестре, хотя сейчас больше всего ей хотелось куда-нибудь спрятаться, забиться в угол, чтобы никто ее не беспокоил. От таблеток постоянно кружилась голова, и дико хотелось спать. Она прошла по усыпанной гравием и мягко шуршащей под ногами дорожке в парк, разбитый перед психиатрическим отделением клиники, и вяло опустилась на деревянную скамейку. Светило утреннее неяркое солнце, рисуя на земле причудливые пестрые тени. В воздухе разливалась прохлада и свежесть нового дня. За высаженным вдоль главной аллеи парка кустарником виднелись розетки нежно коралловых и кроваво-красных георгинов, чуть склонившихся к земле под тяжестью крупных резных цветков. Где-то высоко в серых, словно покрытых слоем пыли, стволах буков громко щебетали птицы. Чистый воздух помог Лени немного прийти в себя, сознание ее просветлилось. Воспоминания уже не так сильно терзали ее измученную душу. Устремив взгляд на георгины, она внезапно отчетливо увидела перед собой огромный букет пунцовых роз, которые прислал ей потом, после ее письма, Отто вместе с запиской, в которой просил прощения и признавался в любви. Лени, уже уехавшая к тому времени в Дрезден для прохождения курса танцев в школе фрау Мари Вигман, не думала, что мужчина, так глубоко ее задевший и обидевший, вновь появится в ее жизни. Девушка сняла в гостинице небольшой зал, где пробовала ставить танцы, родившиеся в ее душе под впечатлением печальных переживаний. Она пыталась с головой уйти в работу. Когда портье принес ей записку и букет, она несколько минут стояла, как громом пораженная, и, наконец, осознав произошедшее, бросилась целовать его письмо. Прижав к груди багряные розы, она заперлась в своей комнате и проплакала остаток дня. Он приехал через несколько дней и был таким кротким и нежным, умолял простить его, говорил, что ничего не знал о ее любви. Лени поверила ему, полностью отдавшись в его власть, но когда с каждым следующим визитом стала замечать все чаще и чаще появляющееся у Отто пренебрежение к ее свободе, к ее желаниям и стремлениям, то ее начали посещать мысли о разрыве отношений. Мать, узнав о ее связи с Фротцгеймом, такой выбор не одобрила, но виной тому была большая разница в возрасте, а не тянущаяся за теннисистом слава покорителя женских сердец – этого Берта Рифеншталь, к счастью, не знала. Кроме того, теперь Лени решила более серьезно заняться своей карьерой и, отказавшись от занятий в Дрездене, снова вернулась в Берлин к Эдуардовой. Она не пропускала ни одного выступления тогдашних звезд сцены Нидди Импековен, Мари Вигман или Валески Герт, старалась часто посещать Дворец кронпринца с выставленными там современными художниками и скульпторами. Интересовалась живописью Кандинского, Франца Марка, Сезанна, Дега и, конечно, Ван Гога. Ее репетиции становились все продолжительнее и напряженнее – ежедневно она занималась по нескольку часов, к вечеру падая в изнеможении. Очень кстати на горизонте снова появился Гарри Зокаль, который снова предложил Лени свою помощь в организации танцевального вечера с ее участием – на этот раз она решила воспользоваться его услугами. За один доллар он арендовал помещение в Мюнхене и оплатил рекламу – этот вечер должен был стать как бы репетицией к главному событию: выступлению в Берлине, которое финансировал сам Альфред Рифеншталь. Да, да, ее отец, так не веривший в нее, самолично договорился об аренде зала Блютнера!

23 октября 1923 года Лени вышла на сцену в Мюнхене. Зрителей было совсем немного, да и те пришли по контрамаркам, так что в финансовом отношении концерт был провальным, однако девушка была счастлива танцевать и перед такой малочисленной публикой. Сбывалась ее мечта! Она с трудом дождалась первых звуков музыки и мгновенно выпорхнула на сцену. Лени исполнила несколько номеров – «Вальс-каприс» «Летний танец», «Этюд, навеянный гавотом» – в конце зрители уже пересели со своих мест на первые ряды и шумно аплодировали. На следующее же утро в городских газетах появились первые заметки о восходящей звезде Лени Рифеншталь, пророчившие ей грандиозный успех.

27 октября состоялся концерт в Берлине. В качестве одного из гостей на нем присутствовал Макс Рейнхардт – известнейший театральный режиссер и продюсер. В этот раз зал был полон, хотя Лени волновал лишь один зритель, сидевший в 7-м ряду – ее отец. Только для него одного она танцевала сегодня. Танцевала, как никогда до этого. На черном фоне сцены она, в серебристом трико и накинутом на плечи шифоновым бирюзовым отрезом, повторявшим ее малейшее движение, казалась фантастическим созданием. Закончив выступление, Лени вышла на поклон и обомлела – ей стоя аплодировал весь зал. Оглушительными овациями публика проводила ее за кулисы. Лени торжествовала. Через некоторое время в гримерку к ней постучался взволнованный отец. Девушка, несмотря на адскую усталость, встретила отца в радостном возбуждении, ей не терпелось знать его реакцию.