Нина Михальская - Течёт река…

Все вывески, афиши, объявления читали мы охотно, не жалея для этого времени, а вернее, забывая о времени. Знали, что идет в театрах, знали названия многих театров; узнавали о концертах, о цирковых представлениях. Блуждания по Пресне побудили всех нас записаться в библиотеку, находившуюся во дворе дома рядом с Зоопарком. В этот двор нас занесло событие совершенно исключительное: из зоопарка сбежала обезьяна. Она забралась на крышу высокого дома и смотрела оттуда вниз, не собираясь спускаться. Слух об этом быстро охватил близлежащие переулки, достиг Горбатки, и мы бросились на Красную Пресню. Во дворе дома, на крыше которого укрепилась обезьяна, толпились люди. Наблюдали за приехавшей пожарной машиной, за тем, как по пожарной лестнице служитель зоопарка и пара пожарников поднимались наверх, а обезьяна тем временем скрылась и была обнаружена уже на крыше соседнего дома. Потом её все же поймали сеткой, приманив предварительно чем-то съедобным. Пережив все это, мы и обнаружили вывеску «Библиотека», а под ней объявление с приглашением записываться всех вблизи Пресни проживающих детей по поручительству родителей. Родители оказали содействие, мы все трое — Бокин, я и Сергей ходили в библиотеку за книгами. Почти все они были удивительно потрёпанные, но и удивительно интересные. Нам разрешали брать книги, какие захотим, не только из детского, но и из взрослого отдела. Освоив под руководством благообразной и очень внимательной старушки каталог, я решила попросить какой-нибудь роман из серии «История молодого человека». Мне выдан был «Отец Горио» Бальзака.

Где-то в середине 30-х годов наш двор на Горбатом переулке подвергся вторжению со стороны фабрики краски. Часть дровяных сараев была отведена под цех. Двор наполнился металлическими бочками, в которые наливали изготовленную краску и увозили их на грузовиках. Конечно, все это изменило прежнюю патриархальную атмосферу московского дворика. Зато однажды во дворе появился довольно большой чан (или нечто, что может быть условно так названо). Он был похож на очень большую металлическую бочку без дна, верхней крышки не было, а вместо неё — конус, завершающийся короткой трубой сантиметров тридцати в диаметре. Сам чан был высотой метра в полтора и таким же в диаметре. В нижней части его была дверка, в которую, сильно согнувшись, можно было вползти. В этом чане (он довольно долго простоял во дворе и никому из фабричных вроде и не понадобился) Бокин, Сергей и я оборудовали себе прекрасный дом со сложенной из кирпичей печкой, труба которой, сделанная из самоварной трубы, выведена была в конус чана. Печкой мы обогревались в холодную осеннюю погоду. Приготовляли на ней пищу (поджаривали лук с хлебом). В чане хватало места всем троим, и хорошо там было сидеть, слушая всякие интересные истории. Но однажды мерзкий Хрюня, гулявший во дворе со своим братишкой Помираем, бесцеремонно посикал на стенку нашего чана, а так как стенки его от топившейся печки сильно накалялись, то пар и вонь пошли страшные. Бокин выскочил, погнался за мальчишками, но дело было сделано, а результат произвел на Хрюню положительное впечатление. Сходные действия стали повторяться. К тому же осенние холода усиливались, да и сидеть в чане нам уже поднадоело. К тому же вскоре его увезли со двора. Тогда мы стали осваивать чердаки.

На первых двух, которые находились во флигелях нашего дома, ничего существенного обнаружено не было. Чердаки как чердаки, балки, дверцы для выхода на крышу. Единственно, что здесь было, так это голубиный помёт, скапливавшийся годами. Но нам интересен он не был. К чему он? На этот вопрос ответ появился позднее, в последние годы войны, когда топлива не было, а Павел Иванович именно этот самый голубиный помёт стал использовать вместо дровишек для железной печки, которой мы отапливали свои комнаты. Помёт спускали с чердака в ведре на веревке, затаскивали в квартиру и топили печурку. Но пока до этого времени было ещё далеко, дрова для печек имелись, и никто ни о чем подобном не помышлял.

Знатные находки обнаружены были на чердаке над каменными сараями, стоявшими во дворе. Очевидно, многие годы жильцы заталкивали на них вышедшие из употребления вещи: старые настольные и подвесные лампы с абажурами и стеклянными колпаками, подсвечники — чугунные и медные, дверные замки, продавленные стулья и одно прекрасное старинное кресло с шелковистой малиновой обивкой. Были и другие интересные предметы и части мужского и женского гардероба — жилетка, пара галстуков, старые сапоги, бархатная пелерина. Разве можно было все это оставить без применения? Конечно, нет! И фантазия наша заработала. Решено было здесь же, на этом самом чердаке оборудовать королевский замок и устраивать празднества — маскарады и балы. Участниками их, помимо нашей обычной троицы, стали Ваня Чурмазов, его сестренка Нина, Наташа Рагозина, Витян.

Все они дали присягу не разглашать тайну о существовании вновь образованного королевства, и после этого каждый начал мастерить себе костюм. Королем, конечно, стал Бокин. Назвали его Людовиком XXV. Первой придворной дамой нарекли меня. Хранителем королевских драгоценностей стал Сергунька. Первый бал-маскарад приближался. Нужна была музыка, но мы боялись привлечь её звуками внимание к происходящим на чердаке событиям, потому довольно долго раздумывали, как выйти из положения. Решили обойтись шуршанием. Но чем шуршать? Споры и раздумья ни к чему не привели. Тогда ограничились тихим постукиванием металлической метелочкой по дну большой кастрюли. Такты танца отбивал Сергей, а остальные под наблюдением сидящего в кресле короля двигались в танце по чердачным половицам.

Нельзя сказать, чтобы всё это вызвало у участников бала особый энтузиазм. Зато костюмы всем нам нравились: длинные платья дам, шляпы с перьями у мужчин, красивый бархатный берет у главного музыканта, жилет с цветком в петлице так хорошо смотревшийся на Витяне. Если бы был в то время в нашем распоряжении киноаппарат, то посмотреть на этот диковинный бал было бы любопытно и, наверное, смешно.

6

Пока мы играли и познавали близлежащий окружающий мир, жизнь взрослых шла своим чередом, внешне всё вроде бы было, как всегда: уходили утром на работу, к вечеру приходили. Вечером те, кто помоложе, выходили во двор — летом сыграть в волейбол или в городки, зимой — вместе с дворничихой тетей Анютой убирали снег с тротуаров и на больших санках, на которых стояли глубокие ящики, увозили его с переулка во двор, увеличивая снежную горку для катания с неё на фанерках, саночках и на ногах. Но что-то постепенно менялось в настроении взрослых. Что-то странное для нас стало происходить. Однажды утром услышали во дворе о том, что ночью на милицейской машине увезли из 7-й квартиры доктора Борисова Ивана Петровича. Делали у него обыск, а соседей позвали быть понятыми. Кто такие «понятые», нам было не ясно. Потом месяца через два и жену Ивана Петровича увезли, а комнату их опечатали. Новые жильцы появились в ней через полгода. Мать Наташи Рагозиной, Нина Ивановна, которая была дочерью Ивана Петровича, почернела и через двор ходила, ни с кем никогда не разговаривая. В квартире № 4, на первом этаже нашего флигеля, жила тихая и какая-то совсем незаметная маленькая и худенькая женщина Надежда Глебовна. Вдруг она умерла: говорили, что отравилась, узнав о смерти мужа, которого она всё ждала откуда-то. В её комнату почти сразу же въехал из дома № 5 Семен — рыжий дядька, работавший на фабрике краски. Поселил он в этой комнате двух своих рыжих дочек — Катьку и Зинку, а сам продолжал вместе женой жить в своей прежней комнатушке в пятом доме. Через некоторое время Сергунька сказал нам с Бокиным, что отца его посадили в тюрьму и, как говорит его мать, наверное, больше он уже не вернется. Все остальные оставались на местах.