Н Скавронский - Очерки Москвы

Несчастная страсть подтрунивать, принимающая на свободе громадные размеры, переносится из рядов и в погреба и в трактиры и там вооружает против купечества половых, нередко даже и приказчиков, не говоря уже о мальчиках, на долю которых, на каждого и каждый день, придется пинков и щипков по десятку… Странно видеть все это в наше время, и особенно там, где, по-видимому, царит благочестие, где огромные образа в дорогих окладах, с теплящимися пред ними день и ночь лампадами и несколько раз в год повторяющимися молебнами, кажется, должны быть свидетельством о христианском направлении нравственности… Но обратимся к другим проявлениям городской жизни.

Биржа. Биржа везде — место общественное, предполагающее собрание купечества… В Москве биржа понятие очень обширное, и, как кажется, сколько ни стой она в таком виде и при подобном учреждении, она не привлечет большого сбора торгующих, и долго еще будет ограничиваться небольшой кучкой по большей части иностранцев, лепящейся на лестнице и в снег, и в дождь, и при жгучем красном солнышке… Биржа — не в русском характере и еще более не в характере московского дела, а особенно при таком устройстве, как настоящее… Тут снова приходят на память английские клубы-биржи, но эти параллели требуют довольно подробных сведений, которые мы оставляем до другого времени… Здесь же скажем, что биржа в Москве гораздо обширнее, чем кажется: она собирается во многих местах, почти целый день не редеет толпа на тычке, который для торговцев средней руки, не имеющих права посещать биржу (за что должно быть вносимо каждым ежегодно семь руб. сер.), может почесться истинной биржей. Подрядчики и служащие транспортных контор, извозчики и вообще все занимающиеся извозом чернеют темной тучей на углу против Гостиного двора, а маклера, не имеющие на это формального права, незаконнорожденные, как их называют, помещаются на противоположном углу, рядом с Троицким трактиром. Смешанная куча промышленного люда толчется день-деньской против извозчичьей биржи, там и сям с деловыми людьми мешается особый класс промышленников, зовомых здесь жуликами, разные рядские ширялы, нищие обоих полов и разных видов — смешение весьма разнообразное и вполне демократическое… Не оттого ли пуста постоянно наша Биржа, что она слишком тесна, чтоб вместить всех имеющих до нее нужду, что она слишком аристократична и что не красна ни углами, ни пирогами. Попасть в нее торговцу средней руки трудно: сколько одних неотвеченных поклонов придется на его долю, да кроме того простой русский человек, каково большинство русского купечества, не привык и не любит делать дело всухомятку. В Московской бирже всякому довольно легко заметить немецкий дух и чиновнические формы; они-то, как нам кажется, более всего и виною, что у нас нет настоящей биржи, шумной, говорливой, удобно приноровленной к делу, снабженной всем необходимым… При Бирже состоит биржевой комитет, староста… Что они делают — это загадка:

Надо заметить при этом, что служба в комитете считается слжбою обществу!

Нам не раз случалось видеть и слышать, как частные люди обращались к тому или другому с справками, касающимися торговли, и уходили без всяких ответов! Курсы, несколько газет (ни одной иностранной) да разные устарелые объявления — это все общественное на Бирже… Мудрено ли после этого, что большинство торговых людей предпочитает Бирже трактиры и почти все дела и переговоры происходят в них. Трактир — истинная биржа для Москвы, следовательно, очень естественно перейти к ним; но прежде, нежели сделаем это, мы должны сказать, что было предположение (по всей вероятности, в духе отопления Гостиного двора) устроить биржу на том самом месте, где теперь гауптвахта у Никольских ворот, следовательно, пред Красной площадью — место удобное и обширное: это отложено, по слухам, оттого, что, видите, ходить далеко!..

Трактиры. Опять приходится начинать тоном недовольства, досадно даже, потому что хотелось бы наконец найти хоть что-нибудь хорошее… Но судите сами. Самый лучший, бесспорно, Троицкий. Слова нет, кормят хорошо — стол чисто русский, но грязь, грязь и грязь, куда ни оглянись, и под столами, и на столах, воздух душный, спертый, всюду воняет маслом, кухней, жара, духота, теснота, толкотня, ворохи шуб, чинопочитание, по карману и честь, неотъемлемое на чай и страшные цены. Троицкий не для бедного человека, даже не для среднего состояния — в нем как-то ему по плечу разве чайку напиться — Троицкий для тузов, в нем рубля на три можно действительно хорошо пообедать, но нечего и соваться туда с полтинником, даже с рублем сереб. — это там сущая безделка… Не распространяясь много о более или менее всем известных неудобствах наших трактиров, приведем несколько фактов; они яснее всего покажут, насколько Троицкий удобнее других. В нем не бывало никогда и нет до сих пор общего стола, который более, нежели где-нибудь, необходим в Городе, где ежедневно несколько тысяч человек остаются с утра до вечера. Не подают полпорции ни одного горячего, и только три-четыре блюда из прочего с надбавкою против половинной цены, чрез что делается вынуждение взять целую порцию. Стакан кваса стоит 5 коп. сер. Цены на кушанье ставятся содержателем совершенно произвольно и достигают в большинстве блюд 75 коп. и 1 р., гораздо меньшее их число стоит 50 к. и еще меньшее 35. Карта почти круглый год не меняется и до крайности однообразна. Прислуга поставлена на разные ноги с посещающими. Смотря по состоянию и значению, общество дробится на несколько каст и рангов, и даже комнаты носят названия дворянской, армянской, немецкой и т. п. Порции не для всех одинаковы: лицам, занимающим верхние ступени городской службы, они подаются в больших размерах и особенные, простому человеку идут лежалые; тузам идет особая посуда, простому классу обитые тарелки и ломаные вилки; с богатых людей получают как прикажете, с бедняка тянут до последней копейки. Отделение, или Новотроицкий, может почесться аристократом: там страшно и спросить что-нибудь незначительное; под ним зато, в страшной грязи и духоте, как бы в противоположность предлагаемым удобствам привилегированного класса, питается и пьет теплую воду простой русский человек. Советуем заглянуть из любопытства в этот уголок: он замечателен во многих отношениях. Кроме Троицкого в городе есть еще несколько трактиров: два на Певчей, один на Варварке и два на Никольской. Все они на один покрой, все на один тон с разными вариациями. Певческие разделены на мелкие каморки, или довольно тесные комнаты, в них жива еще большая часть принадлежностей, по которым исстари известны русские трактиры: большие хрустальные люстры, ломаные подсвечники, непроглядный табачный дым. Трудно становится понять даже привычку к этой грязи нашего купечества. На Варварке есть особое отделение для раскольников, которое просто, без всяких затей, и где не курят; оно невольно бросается и простотою и чистотою в глаза. Отсталый, по мнению многих, народ раскольники, и не думая не гадая равняются в отношении некурения в трактирах с европейскими трактирами, и, может быть, не без причины брезгуют Другими комнатами. Зато что за грязь, что за неурядица, что за вонь внизу Митягова! Ее трудно даже передать в нескольких словах — это скорее скотник, нежели жилые комнаты.