Уинстон Черчилль - От Лондона до Ледисмита

— «Не надо идти так быстро, — сказал один из буров на превосходном английском, — не спеши». Затем другой, увидев, что я иду без шляпы под проливным дождем, швырнул мне солдатскую панаму, одну из тех, что носили ирландские фузилеры, вероятно, взятую под Ледисмитом. Значит, они совсем не жестокие люди, эти враги. Это было для меня большой неожиданностью, так как я читал многое из того, что написано в этой стране лжи, и готов был к всевозможным невзгодам и унижениям. Наконец мы дошли до пушек, которые так долго обстреливали нас — два удивительно длинных ствола, низко сидящие на четырехколесных лафетах, похожие на тележки для тренировки лошадей. Они выглядели страшно современными, и я подумал, почему в нашей армии нет полевой артиллерии с комбинированными снарядами, с дальностью действия до 8000 ярдов. Несколько офицеров и солдат артиллерии (Staats Artillerie), одетых в коричневую униформу с синим кантом, подошли к нам. Командир, адъютант Роос, как он представился, вежливо отдал честь. Он сожалел, что наша встреча имела место при столь неблагоприятных обстоятельствах, и сделал комплимент офицерам по поводу того, как они оборонялись, — конечно, ситуация была для нас безнадежной с самого начала; он надеялся, что его огонь не очень нас беспокоил. Мы, должны, сказал он, понять, что его люди вынуждены были продолжать. Больше всего он хотел знать, как сумел уйти паровоз, и как мог быть расчищен от обломков путь под огнем его артиллерии. Он вел себя, как подобает хорошему профессиональному солдату, и его манеры произвели на меня впечатление.

Мы ждали здесь, около пушек, в течение получаса, а тем временем буры искали среди обломков убитых и раненых. Нескольких раненых принесли и положили на землю рядом с нами, но большинство из них было размещено под укрытием одного из перевернутых вагонов.

Через некоторое время нам приказали двигаться дальше, и, заглянув за гребень холма, я увидел странное и впечатляющее зрелище. Поезд атаковало всего около трехсот человек, а мне казалось — целое отделение. Однако когда я всмотрелся в даль, то понял, что это была только часть большой мощной армии, которая двигалась на юг под личным руководством генерала Жубера, чтобы атаковать Эсткорт. За каждым холмом, видимым сквозь [364] тонкую завесу дождя, в неком беспорядочном порядке замерли массы всадников, а с тыла тянулись длинные колонны новых. Я насчитал не менее 3000, притом что видел я далеко не все. Очевидно, это было давно ожидавшееся наступление.

Буры привели нас к простой палатке, разбитой в лощине на одном из холмов, где, как мы заключили, располагался штаб генерала Жубера. Здесь мы были выстроены в ряд, и вскоре нас окружила толпа бородатых буров, одетых в макинтоши. Я объяснил, что являюсь специальным корреспондентом и попросил встречи с генералом Жубером. Мои документы взял человек, который назвался фельдкорнетом и пообещал немедленно представить их генералу Жуберу. Тем временем мы ждали под дождем, а буры допрашивали нас. В моем корреспондентском удостоверении значилось имя, которое больше знали, чем любили в Трансваале. К тому же кое-кто из рядовых проболтался. «Вы сын лорда Рэндольфа Черчилля?» — резко спросил шотландский бур. Я не стал отрицать этого факта. Тут же начались разговоры, все столпились вокруг меня, глядя и показывая пальцем, и я слышал, как мое имя повторяют со всех сторон. «Я корреспондент газеты, — сказал я, — и вы не должны держать меня в плену». Шотландский бур рассмеялся. «О, — сказал он, — мы не каждый день ловим сыновей лордов».

Все это время я ждал, когда меня поведут к генералу Жуберу, от которого надеялся получить заверения, что мое положение военного корреспондента будет принято во внимание. Но неожиданно появился всадник, который приказал пленным двигаться в Коленсо. Конвой, двадцать всадников, сомкнулся вокруг нас. Я обратился к их предводителю и попросил, чтобы меня либо отвели к генералу Жуберу, либо вернули документы. Но так называемого фельдкорнета нигде не было видно. Единственным ответом было «Вперед!», и поскольку спорить дальше было бесполезно, я повернулся и пошел вместе со всеми.

В течение шести часов мы топали по размокшим полям и дорогам, покрывшимся скользкой грязью, а дождь продолжал лить и промочил всех до нитки. Конвоиры несколько раз повторяли нам, чтобы мы не спешили и шли нормальным шагом, один раз они дали нам несколько минут передохнуть. У нас не было ни воды, ни пищи, и я был страшно измотан, когда увидел впереди жестяные крыши Коленсо. Нас поместили около станции, в сарай [365] из гофрированного железа, полы которого были усеяны четырехдюймовым слоем обрывков железнодорожных квитанций и счетных книг. Здесь, совершенно изнуренные, мы упали на пол, и, казалось, вместе со стыдом, разочарованием, возбуждением этого утра, страданием и физической усталостью, утратили всякий интерес к жизни.

Затем буры разожгли два костра, открыли двери сарая и сказали нам, что мы можем выйти и обсохнуть. На земле лежал только что забитый вол, и нам дали кусочки его мяса. Мы поджаривали их на палках, сидя у костра, и жадно ели, чувствуя себя каннибалами, поскольку животное было живо еще несколько минут назад. Другие буры, не из нашего конвоя, а те, что занимали Коленсо, пришли посмотреть на нас. С двумя из них — они были братьями, англичанами по происхождению, африканцами по рождению, бурами по выбору — мы поговорили. Война, говорили они, идет хорошо. Конечно, противостоять силе и могуществу Британской Империи — это серьезное дело, но они готовы. Они навсегда изгонят англичан из Южной Африки или будут сражаться до последнего. Я ответил:

— «Ваша попытка бессмысленна. Претория будет взята к середине марта. Какие шансы есть у вас устоять против сотни тысяч солдат?»

— «Если бы я думал, — сказал младший из братьев со страстью, — что голландцы сдадутся из-за того, что Претория будет взята, я тотчас бы разбил свое ружье об эти железки. Мы будем сражаться вечно».

На это я мог только ответить:

— «Подождите, посмотрим, как вы будете себя чувствовать, когда ветер подует в другую сторону. Не так-то просто умереть, когда смерть рядом».

Он ответил:

— «Я подожду».

Затем мы помирились. Я выразил надежу, что он вернется домой с войны, доживет до лучших времен и увидит Южную Африку, более счастливую и благородную, под флагом, который вполне устраивал его предков. Он снял свое одеяло с дырой посередине, которое носил как накидку, и дал его мне, чтобы я мог им накрыться. Мы расстались, и с наступлением ночи ответственный за нас фельдкорнет велел нам занести немного сена в сарай, чтобы спать на нем, и запер нас, оставив в темноте.