Валерий Попов - Дмитрий Лихачев

«Зрительная память хорошо сохранила мне внешность и манеру держаться Георгия Михайловича Осоргина, — написал Лихачев. — Среднего роста блондин с бородкой и усами, всегда по-военному державшийся…. всегда бодрый, улыбчивый, остроумный — таким он запомнился мне на всю жизнь… Он многое делал, чтобы спасти от общих работ слабосильных интеллигентов: на медицинских комиссиях договаривался с врачами о снижении группы работоспособности, клал многих в лазарет или устраивал лекпомами (лекарскими помощниками, фельдшерами), для чего нужно было иногда… знать только латинский алфавит и отличать йод от касторки.

Осоргин спас многих — но сам погиб: деятельность его не могла долго оставаться безнаказанной. После знаменитого визита Максима Горького на Соловки в порядке мести заключенным за их жалобы чекисты расстреляли 300 заключенных: попал в этот список и Осоргин. Но и погибая, он был великолепен. По обычной лагерной неразберихе как раз в дни перед расстрелом (о котором Осоргин знал) к нему на свидание приехала жена. Она была из княжон Голицыных и уже имела паспорт для выезда в Париж. Чекисты разрешили Осоргину свидание — если он даст слово офицера, что о расстреле ей не скажет (чекисты часто оформляли расстрелы как естественную смерть)».

Лихачев случайно встретил Осоргина, гулявшего по Соловкам с женой, как всегда подтянутого, веселого, остроумного. Жена, успокоенная, уехала. Осоргина 28 октября 1929 года расстреляли среди сотен других отобранных «чекистскими мстителями».

Вот с такими людьми жизнь свела на каторге Лихачева — и они ценили Лихачева за его качества, проявившиеся уже тогда. Каждый встречает равных себе. Много лет спустя, выбравшись в Оксфорд, Лихачев встретил там сестру Осоргина и рассказал ей историю его гибели: оказывается, она ничего не знала об этом.

Друзья Лихачева в лагере устроили его, наконец, на новую работу, но тут он как раз тяжело заболел тифом, валялся среди других больных, причем последние дни — в так называемой «палате для выздоравливающих», которая представляла собой подвал с низкими сводами, продуваемый с улицы… Приехав на Соловки много десятилетий спустя, Лихачев нашел это тесное помещение и не мог поверить, что помещался там! Но он там поправился и пошел на новую работу.

Соловецкий лагерь, хоть и созданный на погибель всего незаурядного, как ни странно, при этом нуждался в умных людях. Какая-то организованность там должна была быть. А от дурака, как известно, результата никакого. Начальству был нужен отчет, «витрина», «результаты перевоспитания», полезная деятельность и даже доход — и никто, кроме людей умных, этого сделать не мог. В лагере были музей, театр, свое хозяйство, культурно-просветительская часть, включающая актеров, музыкантов, администраторов, должная изображать «перевоспитание опасных преступников». Дураки загубили бы все это на корню.

Было в лагере еще одно удивительное заведение — Криминологический кабинет. Там занимались сбором рисунков, интересных писем, картин и стихов заключенных. Умный человек, возглавлявший эту лабораторию, Александр Николаевич Колосов, бывший прежде судьей и прокурором в царской армии, умел поставить себя и перед лагерным начальством, внушить им, что изучение тайн преступной души без их лаборатории невозможно. Для Дмитрия Лихачева, уже чувствовавшего в себе азарт исследователя, работа эта была крайне интересна.

Однажды, еще в 13-й роте, когда он грузил свиной навоз, к нему подошел «очень почтенный и красивый немолодой господин с седой бородой в черном полушубке и с самодельной березовой палочкой в руках. Это был А. Н. Колосов».

После краткого разговора Лихачеву была обещана (не сразу, правда) постоянная работа в Криминологическом кабинете.

Но все затягивалось. Лихачев попал из 13-й в 14-ю роту, тяжело переболел тифом и лишь после этого оказался в Кримкабе (так все они называли Криминологический кабинет). Командир роты, бывший комендант Петропавловской крепости барон Притвиц, поместил Лихачева в комнату к Колосову.

В лагерной судьбе Лихачева произошел важный поворот. После грязной, тяжелой работы он смог заниматься примерно тем, чем потом занимался всю жизнь — анализом текстов. В связи с новой своей работой он оказался и в замечательном Соловецком музее, где занимался составлением описи потрясающих икон, уцелевших здесь словно чудом.

Благодаря чему в этом аду, в угаре воинствующего атеизма сохранился этот уникальный музей церковных ценностей? Лихачев рассказывает удивительный сюжет, который показался бы невероятным в любом романе: «Во главе Соловецкого общества краеведения в середине 20-х годов стоял эстонец Эйхманс. Человек относительно интеллигентный. Получилось так, что из заведующего музеем он стал начальником лагеря и при этом чрезвычайно жестоким. Но к музею он питал уважение, и музей даже после его отъезда сохранял особое положение».

Когда Лихачев оказался в Соловецком музее и был потрясен им (начиналось его увлечение русской стариной), директором музея был некто Николай Николаевич Виноградов, незаурядный авантюрист, сумевший внушить лагерному начальству впечатление полной своей преданности и активной антирелигиозной работы, но при этом оказавшийся тончайшим знатоком искусства и, исключительно благодаря своей «гибкой политике», сохранявший музей от уничтожения. Окажись на его месте идеалист, не идущий ни на какие компромиссы, — музей давно бы погиб. А так музей не только существовал — в нем шла научная работа, в которую сразу же с восторгом включился Лихачев. Именно тут он набирается жизненной мудрости, видит, что и в людях далеко не идеальных есть порой искра Божья, и таких людей тоже надо ценить, использовать их лучшие стороны. Его мягкость, душевное расположение в обращении с самыми разными людьми сделали его главным моральным авторитетом своего времени, и мудрость эта сложилась на Соловках. Именно здесь он сделался знатоком людей, страстным и упорным исследователем…

Как только он получил разрешение покидать территорию кремля, он начал изучать Соловки уже как почти сложившийся ученый. В его бумагах есть план, на котором изображены и охарактеризованы все исторические и современные строения на острове. Лихачев восхищен увиденным:

«Триста озер Большого Соловецкого острова, самые большие из которых соединены между собой, чтобы непрестанно пополнять чистой водой большое Святое озеро, по берегу которого поднимаются главные постройки Соловецкого монастыря, поставленные на перешейке между Святым озером и морем. Разница в уровне, как говорили — 8 метров. Эта разница позволила создать в монастыре водопровод, канализацию, использовать различную технику, построить быстро наполняемые и опорожняемые доки для починки судов, прекрасную хлебопекарню, портомойню, кузницу (исключительную для XVI века!), снабжать водой трапезную и т. д. и т. п. Монастырь мог бы служить наглядным опровержением ложных представлений об отсталости древнерусской техники».