Игорь Осиновский - Томас Мор

Однако если содержание проекта в его этическом, теологическом и отчасти политическом аспектах не раз уже было объектом исследований, то представления гуманистов о путях осуществления реформы все еще изучены недостаточно. А между тем как раз эта сторона дела вызывала наиболее острые нападки со стороны схоластического лагеря. Исследование указанной проблемы, как мы увидим, во многом раскрывает и объясняет существо гуманистического филологизма, его просветительскую направленность, а тем самым выявляется смысл и историческое содержание проекта реформы. Пути и средства для осуществления реформы гуманисты круга Эразма искали в самой действительности. Характерно, что ни Мор, ни Эразм не были приверженцами эзотерического[11] знания, хотя таковое было очень созвучно эпохе. Вспомним, что Джованни Пико делла Мирандола и Иоганн Рейхлин изучали Каббалу и верили в магию чисел, а Марсилио Фичино приписывал планетам силу воздействия на судьбы людей. Стремясь найти магическую силу, способную дать человеку небывалое могущество, некоторые гуманисты не только во времена Эразма, но и позднее увлекались алхимией. Тем примечательнее, что так называемые христианские гуманисты в своих мечтаниях о добром и справедливом обществе стремились мыслить реалистически. Эразм и Мор в духе Лукиана всегда беспощадно высмеивали мистику, суеверия как «сплошное надувательство, которое под стать лишь невежественной черни» (15, 3, ч. I, 6). Они исходили из того, что человек обладает реальными возможностями преобразовать несовершенный мир. Мор, в частности, выражал глубокую веру в природные способности людей, которые всегда можно развить благодаря труду и обучению в нужном направлении (см. 6, 311–317). Гуманистам было чуждо пессимистическое представление о греховности человеческой природы, которое в течение веков культивировалось церковью. Оптимистическая трактовка человеческой природы и возможностей человека позволяла им по-новому взглянуть на само христианство. Ни Мор, ни Эразм никогда не проявляли интереса к метафизическим проблемам христианской теологии. Главное значение они придавали христианской этике, в которую вкладывали новое содержание: христианская любовь была для них некой созидающей силой, способной не только объединить человечество, но и стать прочной основой справедливого общественного устройства.

Важное место в концепции ренессансного «христианского гуманизма» занимала идея единства человечества. По мнению Эразма и Мора, осознанию единства человеческой природы способствует сама естественная мораль, находящая опору в христианском понятии добродетели как любви к ближнему (caritas). Выдвигая проект реформы общества, эти мыслители пытались по-новому осмыслить и истолковать понятие христианской добродетели, гражданский смысл. Долг христианина, с точки зрения Эразма и Мора, состоит прежде всего в служении общественному благу: истинный последователь Христа обязан с радостью трудиться, совершенствуя те общественные институты, светские и церковные, от которых зависит благо и счастье ближних[12].

Для понимания гуманистического мировоззрения важно исследовать взгляды северных гуманистов предреформационной поры на схоластику, в частности на диалектику и риторику, на их роль и значение в тогдашней системе наук. Наиболее ярко отношение гуманистов к схоластике проявилось в полемике между Эразмом и лувенскими теологами, резко выступившими против филологической критики св. Писания. Кульминацией спора стало послание Томаса Мора в защиту Эразма, написанное в октябре 1515 г. и адресованное лувенскому гуманисту Мартину Дорпу, на первых порах примыкавшему к схоластам. Дорп порицал Эразма за «Похвалу Глупости» и призывал его написать «Похвалу Мудрости», дабы всем стала ясна благонамеренность автора «Мории»[13]. Внешняя история конфликта такова. На критическое послание Дорпа от сентября 1514 г. Эразм в мае 1515 г. ответил письмом, где в примирительном тоне пытался объяснить свою позицию. Однако в августе того же года Дорп разразился новым полемическим посланием против Эразма, после чего в спор вступил Мор[14].

В угоду лувенским теологам Дорп также неодобрительно отзывался о предпринятом Эразмом труде по исправлению Нового завета на основе древнейших греческих текстов. Предостерегая Эразма от перевода священных книг, Дорп выражал опасение, «как бы разные переводы не стали для верующих причиной сомнения, какой из этих переводов вернее…» (13, 58). Необходимо, утверждал он, сохранить только один перевод, а все прочие отбросить, «дабы вера не пошатнулась». Гуманисты, напротив, полагали, что христианская вера и церковь только укрепились бы благодаря очищению древних библейских текстов от схоластических наслоений и искажений.

Отвергнув примирение с Эразмом и выступив против гуманистов, Дорп реабилитировал себя в глазах лувенских теологов и, как защитник традиционной теологии, вновь был допущен на теологический факультет, с которого его незадолго до этого изгнали. Он даже был назначен президентом коллегии Святого духа при Лувенском университете. После всего происшедшего Дорп вторично, и на сей раз окончательно, изменил свою позицию, снова примкнув к гуманистам. Уже в своей вступительной лекции он стал защищать Эразма и гуманистическую программу реформы. (Из этого можно заключить, что прежняя, схоластическая, позиция Дорпа в значительной мере была продиктована конъюнктурными соображениями — стремлением к университетской карьере.)

Послание Мора к Дорпу — единственная в своем роде апология гуманистической доктрины, направленная против схоластической теологии, логики, педагогики. Мор решительно оспаривает охранительную позицию Дорпа, ссылаясь на авторитет «самого божественного Иеронима», который в свое время так же, как ныне Эразм, занимался переводом и исправлением текстов св. Писания. Однако в первую очередь гуманист все же апеллирует не к авторитетам, как это было принято в схоластике, а к здравому смыслу, взывает к доводам разума. По мнению Мора, сопоставление различных переводов и исправление их на основе древнейших греческих текстов только помогает уразуметь истинный смысл Писания. И это, пишет он, отлично понимали Иероним и Августин. На собственном опыте то же постиг Ориген и подтвердил выдающийся французский гуманист Жак Лефевр д’Этапль, издавший в пяти разных видах псалтырь. По глубокому убеждению Мора, издание исправленных текстов Библии столь же необходимо в XVI в., как и во времена Иеронима. Высоко оценивая Эразмов исправленный перевод Нового завета, Мор снова и снова подчеркивает важность изучения греческого языка, против чего столь рьяно выступали схоласты, а с ними заодно и Дорп. По словам Мора, Дорп, не знающий греческого, берется рассуждать о том, в чем он нисколько не разбирается. Между тем в греческих текстах, «словно в сундуках, заключено ценное сокровище благородных наук». С помощью греческого языка «счастливейшим образом дошли до нас и все прочие науки, и Новый завет». Однако, замечает Мор, «как мало еще удовлетворительных переводов с греческого языка!» (13, 63–64). Настаивая на необходимости изучения греческого языка и языческого наследия античной культуры, Мор защищал антисхоластическую позицию гуманистов старшего поколения, которая столь четко обозначилась в споре Иоганна Рейхлина с кёльнскими обскурантами о еврейских книгах[15] и впоследствии была поддержана молодыми эрфуртскими гуманистами в знаменитых сатирических «Письмах темных людей». Не случайно в том же послании к Дорпу Мор с горячей симпатией отзывался о Рейхлине и решительно порицал противников и гонителей немецкого гуманиста, не выносивших даже его имени. «Такого человека! Ученейший — среди невежественнейших завистников, наиумнейший — среди наиглупейших, честнейший человек среди пустых бездельников! На него напали с такой несправедливостью, что, кажется, если бы он наложил на себя руки, следовало бы его простить» (13, 72). Как видим, Мор глубоко понимал весь трагизм судьбы Рейхлина, самоотверженно и мужественно защищавшего истину в споре с невежественными, но влиятельными теологами-схоластами Кёльнского университета, которые никогда не могли простить гуманисту бесстрашия и упорства, с какими он отстаивал свои убеждения. Мор с нескрываемым восхищением писал о редком литературном даре Рейхлина, умевшего «свободно и правдиво изливать свои чувства», не страшась могущественных врагов (13, 72).